На другой день, после завтрака, Трусков, обратившись к Егорову, сказал:

– Есть для вас дело! Как и говорил капитан Смеляк, помочь мне. Нет возражений?

– Готов в любую минуту. Что надо делать?

Трусков составлял план тактических учений. Это трудоёмкая, кропотливая работа. К участию в ней и привлёк Трусков Егорова. Спокойно и методично Трусков объяснил Егорову всё, что он должен был сделать в помощь ему, и Егоров с полной ответственностью погрузился в работу.

В штабе было тихо. Издали доносилось пощёлкивание счётов в кабинете начфина, да изредка Соломский, оторвавшись на минуту от своих папок, отпускал какую-нибудь шутку. Но вдруг довольно бурно распахнулась дверь, и в комнату шумно вошёл высокий, плечистый старший лейтенант, с лицом, изрытым оспой, красным, с белыми, выцветшими волосами, с узкими глазами, окаймлёнными белыми ресницами.

Увидев вошедшего, несмотря на его невысокий чин, все присутствовавшие в комнате встали. Встал и Егоров.

– Сидайте, ладно! – хрипловатым голосом произнёс вошедший. – Пишете всё? Ну пишите, пишите. Что у вас тут накопилось? Где подписываться, а то опять уйду!

– Вот новый командир у нас, – сказал Трусков. – Знакомьтесь, товарищ Егоров. Это исполняющий обязанности начальника штаба полка, старший лейтенант Завернихин. А это техник-интендант первого ранга Егоров, прибыл на должность военного капельмейстера полка.

– Да ну? – сказал Завернихин, протягивая руку. – Капельдудкин? Здорово, дудок нет, а капельдудкин есть! На какого же лешего он прислан? – без стеснения говорил он, не глядя на Егорова.

– Прислан он штадивом, а уж штадив, очевидно, знает, что делает. Выражаясь вашим языком, очевидно, и дудки не за горами, – спокойно и отчётливо сказал Трусков.

– А мне-то что! – совершенно неожиданно сказал Завернихин, отвернувшись в сторону. – Одним бездельником больше, одним меньше. Советская власть выдюжит!

– Может быть, вы и правы, – сказал Трусков, – только, по нашим наблюдениям, бездельники в штабах не работают и в подразделениях не днюют и ночуют, а с утра до ночи «по делам» ходят! А товарищ Егоров, кстати, с утра мне помогает, и весьма даже успешно!

– Ну ладно, ладно! Язык у тебя, Трусков, как шило, так и колет! Я же не по своей воле хожу-то!

Егоров с изумлением смотрел и слушал. Таких командиров он ещё не видел! Лицо Завернихина было лишено малейшего намёка на интеллект, окончания слов звучали у него с мягким знаком, слово «колет» у него звучало – «колить», а «выдюжит» – «выдюжа». Было сомнительно, что он кончил хотя бы семь классов. Но он всё же реально существует и, по словам Трускова, занимает видный пост в полку. Начальник штаба полка – это ум и сердце, основной, центральный нерв полка, это, в конце концов, – первый помощник командира полка, и… такое впечатление!

Завернихин моментально исчез, не сказав никому не слова.

Егоров молча посмотрел на своих товарищей. Они улыбнулись, а Соломский сказал:

– Хорош? Это, брат, тебе не фунт изюма, а наш обер-лейтенант! «Голова штабу»!

– Удивляетесь? – обратился Трусков к Егорову. – Правильно! Странно видеть! Но что же поделаешь? Это результат спешки, невозможности изучить человека. Приехал Завернихин одним из первых, полки только что приступили к формированию, надо было сюда начальника штаба, его и послали как и. о., а потом подобрали начальника штаба, капитан Варламов – это человек с большой буквы, да вот поехал в командировку в Горький, да и заболел там, вот уж месяц, как лежит в госпитале. И вот, пока его нет, сей обер-лейтенант «заправляить». Что же? Знаете, ведь и на солнце бывают пятна!

– И он всегда так груб?

– То, что он сказал по вашему адресу, в его представлении совсем не грубость! Он очень бы удивился, если бы ему сказали, что он грубит! В данном случае был образец вежливости и воспитанности.

– Да уж, это был просто «Версаль», – подтвердил Соломский.

– Но, интересно, – спросил Егоров, – в условиях работы оркестра этот самый Завернихин из Версаля будет иметь отношение к оркестру?

– Это в том смысле, что оркестры подчиняются начальникам штабов? – уточнил Трусков.

– Именно в этом смысле.

– Вы знаете, мне кажется всё-таки, что Завернихин свою власть к оркестру проявлять не станет. Но, по совести говоря, не знаю! Не думаю, чтобы когда-нибудь Завернихин имел в подчинении такие организации, как оркестр. Другое дело – комендантский взвод, хозрота, ну, пожалуй, рота связи! По-моему, как мне кажется, вами будет непосредственно заниматься Смеляк. Он любит и, как мне кажется, понимает трудности оркестровой службы и умеет вникать в это дело.

Они усердно работали вплоть до обеда, а по пути из столовой в штаб встретили Смеляка.

Смеляк был так же подтянут, так же сверкал своими петлицами, нашивками, пряжка со звездой на поясе отражала солнце.

Он подошёл к группе командиров, поздоровался с ними и, неожиданно для Егорова, обратился к нему:

– Вы зайдите ко мне, я буду через полчасика в штабе, нам надо кое о чём потолковать.

Отойдя несколько шагов, Трусков сказал Егорову:

– Видите? Ему уже не терпится, как же, капельмейстер есть, а музыки не слышно! Что-то он уже надумал!

Кабинет Смеляка никак не походил на кабинет полкового командира. Небольшая комнатка с одним окном, аккуратно побеленная, с самодельным дощатым столом, аккуратно застеленным листом зелёной бумаги, пришпиленной по углам канцелярскими кнопками, небольшой портрет руководителя правительства и три-четыре стула. Вот и всё убранство кабинета, если не считать двух полевых телефонов, стоящих на небольшой тумбочке справа от командирского стула.