И в то время, когда разъяренные и изголодавшиеся собаки бросались на нее, ее соседи начали отступать и услышали, как она посылала им вслед впечатляющие проклятия:

— Чтобы эта земля, где я умру, стала местом, ведущим прямо в ад! выкрикивала она. — И пусть те, кто осмелится ступить сюда, станут, как эти животные, до самой смерти!

Тщательное изучение старых карт, документальных кадастров и других муниципальных актов позволили мне установить, что болото, где Гуди Ларкинс была растерзана на куски собаками после того, как она изрекла свои страшные проклятия, находилось как раз в том месте, где нынче расположился зловещий задний двор Кэнэвэна.

Более я ничего не добавлю. Я только один раз вернулся в это проклятое место. Это было печальным осенним, холодным днем. Па этом мрачном участке земли разбухшие высокие стебли, ударяясь друг о друга, от леденящего сильного ветра позвякивали. Я не могу сказать, что меня побудило вернуться туда… может быть, остатки верности памяти Кэнэвэна, которого я знал. А может быть, даже движимый какой-то неясной, хрупкой надеждой. Но как только я ступил ногой на это нетронутое пространство позади дома Кэнэвэна, я понял, что неправильно сделал, что пришел сюда.

В то время как я пристально рассматривал мерцающее нагромождение колючих трав, голых деревьев и стоящего без листвы вереска, у меня появилось впечатление, что за мной тоже кто-то наблюдает. Мне казалось, что какое-то необычное существо, не похожее ни на что естественное, абсолютно зловещее, наблюдало за мной, и, хотя я весь был пронизан страхом, я почувствовал, что во мне появился извращенный, патологический порыв, нездоровое желание ринуться в самую гущу этих шершавых зарослей, таинственных и шумящих. И снова мне показалось, что я вижу, как увеличиваются размеры и перспектива этого необычного пейзажа и постепенно меняются: в конце концов передо мной было безбрежное пространство высоких трав и сгнивших деревьев, тянущееся до горизонта. Что-то все больше и больше подталкивало меня идти туда, затеряться с наслаждением в этих диких травах, кататься и валяться на земле у самых корней этих трав, избавившись от этой неудобной и смешной одежды, бросаться, как-то по-своему рыча, урча, словно дикий, ненасытный волк, в своего рода лес стеблей без удержу и без отдыха еще и еще…

Но каким-то образом я нашел в себе силы повернуть и пуститься со всех ног прочь. Я бежал как сумасшедший по всем улицам города, охваченный осенним ветром и на последнем дыхании добрался до своего дома, влетел туда и закрылся на засов.

С тех пор я больше туда не возвращался. И никогда больше туда не вернусь.

Рэфферти был не единственным, кто проигрывал за столом в блэкджек, но он играл дольше других. Уже больше трех часов он находился здесь — с десяти часов утра. Официантка "Вандерлуста", самого пышного и самого нового из отелей Лас-Вегаса, ему уже подала с полдюжины блюд за счет отеля. В конечном счете, отель может себе позволить заплатить за его стакан-другой, чтобы он не уходил.

Да он и не пил, он довольствовался тем, что проигрывал. Проигрывающие, это, согласно формулировке, люди, которые сомневаются, а поскольку дело происходило в Лас-Вегасе, и "Вандерлуст" был совершенно новый отель, то и лица сдающих в карты незнакомыми.

Рэфферти получил от сдающего две пятерки, у которого у самого была видимая шестерка. Рэфферти играл на сорок долларов. Он подвинул на игральную линию восемь жетонов дополнительных, по пять долларов каждый, дабы удвоить ставку, а затем взял карту, подвинул ее лицом к столу рубашкой кверху. Он осторожно приподнял уголок карты и бросил стремительный взгляд: королева. Итак, на счету у него была двадцатка.

Сдающий перевернул карту: семерка. У него — тринадцать. Затем — туз: четырнадцать. Он снова сдал себе двойку. Шестнадцать. Он сдал себе еще раз: пятерка. Двадцать одно очко! Быстрым и опытным жестом он заграбастал себе жетоны Рэфферти.

— Я хочу новую колоду, — попросил Рэфферти.

— Что?

— Я сказал, что хочу новую колоду карт.

— Да эта только что, буквально десять минут назад, была пущена в ход.

— Она не внушает доверия. Я хотел бы играть новой колодой! — Рэфферти облизал пересохшие губы. — И нового сдающего.

Два других игрока переглядывались, чувствуя себя весьма неуютно. Они тоже проигрывали, и в душе наверняка разделяли требование, "которое Рэфферти выражал столь открыто. К ним-то и обратился крупье, слышавший разговор сдающего и Рэфферти:

— Господа, из вас кто-нибудь тоже собирается поставить так же вопрос?

Оба игрока опустили глаза на зеленое сукно, где на квадратном игральном поле выделялась надпись дугой: "Играющие сдают карты 16 раз и могут выйти из игры на 17-й".

— Ну-ну, — сказал Рэфферти очень спокойно, — не пытайтесь втянуть в эту историю других. Хватит того, что я заявил протест. Мне не нравится эта колода карт.

— Эта колода в ходу всего десять минут! — довольно истерично прокричал сдающий.

— Так как, господин Рэфферти? Вы настаиваете? — спросил крупье. (Он знал имя Рэфферти, так как сегодня получил от него три чека в уплату за проигрыши.)

— Настаиваю…

— Разложите карты, — попросил крупье, повернувшись в сторону сдающего.