Приехал Пётр Христианович к Аракчееву, когда солнце уже почти за горизонт спряталось. Поднялся наверх на третий этаж, большого украшенного всякой лепниной дома, где снимал несколько комнат будущий военный министр, а там опять пьянка. Вместе с Аракчеевым сидит за ломберным столиком пожилой мужчина высокий худой, весь седой. Сидят, попивают всё то же шампанское и в шахматы играют.

— Пётр Христианович, знакомьтесь, если не знаете — это Василий Яковлевич Чичагов, наш знаменитый флотоводец. Я ему тут про твои школы суворовские да чичаговские рассказал утром, вот Василий Яковлевич и заинтересовался. А сейчас и сынок его подойдёт.

Витгенштейн со старым матершинником знаком не был. А вот то, что сына прочат в морские министры, слышал. А сейчас он в свите у Александра. И что именно его реципиент вместе с Павлом Чичаговым из-за нерасторопности выпустят Наполеона через Березину.

Про младшего Чичагова можно целую книгу написать. Тот ещё персонаж. Тоже хлебнул при Павле горя, даже чуть не умер в заточении, посаженный в равелин Петропавловской крепости Павлом по навету, что хочет сбежать, дескать, к англичанам адмирал. Переметнуться намерен.

— Рад знакомству, господин адмирал.

Событие двадцать третье

A great ship asks deep water! (Большому кораблю — большое плавание!)

Это испытание Пётр Христианович прошёл вполне достойно. Адмиралы с Аракчеевым назюзюкались, а Брехт старался делать вид, что пьёт, больше пригубил, чем выпил, и ещё надкусил изрядное количество холодного порезанного тонкими слоями мяса, что подавали в качестве закуски под коньяк. Адмиралы шампусиком не баловались. Аракчеев похвастал, что граф Витгенштейн им вчера тосты замечательные говорил, отец и сын адмиральскими суровыми взглядами потребовали морской тост. Один тост Брехт чисто случайно знал, когда потопили половину гитлеровского флота в Средиземном море у острова Майорка, то отметили это дело и капитан тогда тост сказал морской. Только вспомнить надо. Пётр Христианович вытянул руки, взывая к тишине в адмиральских просоленных глотках, сел на стул и закрыл глаза. Нужно вспомнить. Тост был в стихах. Не длинный. Про семь футов. Семь футов в под килем, какая рифма к слову под килем? Не убили … Всё, вспомнил.

Есть дух! В нас его не убили!

И тост мой сегодня таков:

Семь футов, друзья Вам под килем!

За флот и его моряков.

— Немедленно запишите. — Закричал Чичагов сын. Засада. Брехт пытался в деревне научиться писать современными буками, с фитами и ижицами, с твёрдыми знаками. Ижица, между прочим, это совсем не та самая «И» ("i") над которой все точки нужно расставить. Это скорее буква "", только читается как "оу". В общем полный мрак. А ведь ещё десяток букв сейчас лишних с точки зрения Брехта. И с ними всё не просто. С фитой вообще полная засада. Фита — сестра-близнец более удачливого ферта, известного нам как буква "ф". Сейчас ферт и фита как бы взаимозаменяемы, и выбор буквы зависит от моды и личных предпочтений писаря. А Юс большой и Юс малый? С их чудесным написанием (, ). На самом деле это те же «У» и «Я», а когда какой вставлять даже спросить некого. Тут профессор целый нужен.

Брехт скрючил палец и поник головой.

— Рад бы, господа адмиралы, да палец вывихнул, упражняясь на саблях. Я ещё раз прочту, а вы уж сами запишите.

Про училище для юнг поговорили вскользь, типа, чего говорить, Государь же вчера принял решение, что суворовским и чичаговским училищам быть, выйдет указ, вот тогда и думать будем, как лучше сей указ выполнить. Больше говорили про исследования Антарктиды, Ну в смысле, южных морей, Брехт адмиралов на эту тему сам специально навёл. Помнил, что как-то читал, что в наших школах детям говорят, что Антарктиду открыли Беллинсгаузен и Лазарев, а в Америке и Англии совсем другие фамилии называют. Вроде одновременно с нашими кораблями там ещё несколько экспедиций было, и даже в гости друг к другу на корабли поднимались, ром пивали. Так те товарищи опубликовали свои открытия, а наши постеснялись и приоритет об открытии Антарктиды русскими моряками объявил только Сталин аж в 1948 году, когда американцы хотели нас отлучить от исследовательской деятельности на шестом континенте. А двадцать с лишним открытых островов вообще не присоединили к империи.

Вот Брехт и пытался будущему морскому министру мысль внушить, что прямо хочется адмиралу Чичагову своё имя в анналы истории внести, как организатору хорошо оснащённой и продуманной экспедиции к южному материку с привлечением немецких учёных, чтобы потом никто не смог оспорить этот факт.

Когда прощались уже и на посошок пили, Брехт вспомнил песню Макаревича. Ну, где: «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна», этот кусок и прочитал, всю-то песню не вспомнил. Опять побежали за ручками, а пока писали Брехт и сам нескладушку сочинял для самого последнего тоста:

Мы кубки поднимем сегодня

За всех, кто от дома вдали

Ведёт по морям корабли!

И опять обнимашки и промокашки. Великий пиит пропадает.

Пришёл домой Брехт, всё же слегка пошатываясь. Коньяк, как ни странно, крепче шампанского. Но голова на следующий день не болела, и он собрал всех Ивашек и Сёму в каретнике у Зубова, чтобы те новостями поделись. Пока он пьянствовал, дезертиры и младший Ивашка установили плотное наблюдение за домом, в котором проживал камер-юнкер Константин Чарторыйский. Новости были.

— Вчерась домой приехали на карете красивой. Всё так же с ими два слуги с саблями. — Доложил младший Ивашка.

— Ну, и замечательно завтра пойдём на дело. Готовьтесь. Сегодня не пить. Спите. Чтобы вечером не зевать.

Брехт план не поменял. Выглядел он так. Как только карета с поляками заезжает в тоннель этот или подворотню, так они на своей карете перекрывают полякам путь к отступлению. Ваньша мелкий остаётся на козлах, а они вчетвером окружают карету поляков и тесаками дезертиры, привыкшие уже к этому оружию, а он кортиком адмиральским, отправляют Чарторыйских и их охранников в ад. Тесак — это почти меч. Общая длина семьсот миллиметров, длинна клинка пятьсот. Сейчас в армии им вооружены нижние чины сапёрных войск. Так и называется эта штука — «Тесак сапёрный солдатского образца 1797 года». Тяжеленная двухкилограммовая штука. Ширина лезвия почти десять сантиметров. Даже если тупым по башке стукнуть, то каюк однозначный, а острый голову просто на две половины располовинит. В Студенцах, выбирая оружие для дезертиров, именно на них Пётр Христианович и остановился. Практиковались Ивашки и Сёма — свиней забивая. С одного удара кабанчика отправляли этой штукой в их свинячий рай.