Легко сказать.

— Мы были не вместе. Ты улетела, я остался. Я не знал, что мы снова встретимся.

Я кивнула через силу. Эмоции сильнее разума. Легче не стало, наоборот, хотелось выть волчицей от тоски и боли.

— Прости… — он поцеловал пальцы. — Как ты себя чувствуешь? Нормально? Сможешь встать?

— Зачем?

— Ночь я проведу с вами в больнице, — тихо сказал он. — Но утром придется уехать.

Что, опять в бегах? Снова прятаться по квартирам? Обо всем сказало его закрытое, уставшее лицо с перекошенным ртом. Асимметрия становится сильнее, когда Андрей нервничает.

Мы снова в беде…

— Не могу, — сипло от сдерживаемых слез сказала я. — Я же болею…

Как он это представляет? Я безумно устала, даже болезнь и ребенок ничего не меняют. Мне вновь предлагают взять себя в руки, наплевать на здоровье и ехать с ним и дочерью. Меня только утром на британский флаг порезали. И его вина в этом тоже была.

— Я не поеду. Уезжай без меня.

Спонтанное решение вонзилось как нож в сердце.

— Перестань, — тихо попросил он, не восприняв всерьез.

— Я устала! — отрезала я дрожащим голосом. — Прости, Андрей, просто устала!

Я расплакалась и шмыгнула носом. Хотелось орать в голос.

— Лена…

— А если мне станет хуже? И кто позаботится об Ане? В прошлый раз тебе помогли, кто поможет теперь? Прости, — повторяла я, давясь слезами. — Я не хочу с тобой ехать!

Андрей смотрел, как я рыдаю, размазывая слезы по щекам.

— Перестань, милая, — прошептал он, и бережно накрыл ладонью трясущееся плечо.

— Нет!

Боже, он был прав. Прав от первого до последнего слова, а я не верила. Прав, что не стоило от него рожать — плохой он отец. В быту, может, и хороший, а в перспективе плохой. И муж тоже хреновый. И жизнь с ним ад. Когда любишь, эта любовь накрывает тебя, как бархатным покрывалом, под которым тепло и уютно, даже если лежишь голым телом на колючках и холодной земле. Тогда с милым рай и в шалаше. Скажи еще недавно, что я его брошу сама — я бы не поверила. Но это было до моей операции, смски, до того, как я приспустила с носа розовые очки.

Сердце разлетелось на части.

— Я устала так жить… Так нельзя, Андрей. У нас растет дочь…

Он сжал мою руку.

— Мне жаль… — прошептал он. — Жаль, Лена, жаль, моя девочка…

Неразборчивый шепот, глаза, полные сострадания. Андрей сам твердил много раз: ты пожалеешь, через годы поймешь… А когда это случилось, от своей правоты чуть не подавился моей болью. Быть правым — это горько.

— Не плачь…

Я застонала сквозь слезы — обезболивающее отпускало, а может, это от стресса.

Кто бы знал, как одиноко и страшно было, хотя мужчина, которого я любила, держал меня за руку, и пытался успокоить. Но это словно биться в бетонную стену. Как бабочка бьет в стекло, постепенно себя разбивая. Мне к нему не пробиться.

Он за меня жизнь отдал. А сердце — нет.

— Я больше не могу! — заревела я в голос.

Андрей наклонился, укладывая обратно, когда я захотела встать, и словно попытался стереть ладонями страдальческое выражение с моего лица:

— Тише, не кричи, Лена, — влажный, пахнущий табаком рот, ткнулся мне в лоб, Андрей прошептал, прежде чем закончить поцелуем взасос. — Я люблю тебя.

Губы оказались солеными из-за моих слез. Насквозь солеными. Я забросила руку ему на шею, зажмурилась — от боли, тоски, и удовольствия. Прикосновение теплых губ — то, чего не хватало. После скандала, недомолвок, проблем — это то, по чему я соскучилась. Как успокаивает вкус табака, мяты и собственных слез… Вкус его поцелуя.

Он устало дышал, осторожно, но цепко держал за плечи, пока я не успокоилась.

— Я знаю, что тебе тяжело. Мы справимся. Справимся со всем вместе. Поедешь со мной? — прошептал он. — Поедешь?

— Поеду…

— Умница.

Ночь он провел в кресле. Я спала плохо, хотя вызвала медсестру, и мне вкололи обезболивающее. Несколько раз открывала глаза: смотрела на неподвижный силуэт Андрея в кресле. Голова запрокинута, на бедре ладонь, под которой лежал пистолет. Не знаю, спал он или думал всю ночь.

Мне снились плохие, тоскливые сны, а утром разбудила врач. После осмотра Андрей ушел поговорить с врачом. В коридоре раздался шорох, разговоры. Я настороженно прислушалась и приподнялась на локтях: кажется, ко мне не пускали няню с дочкой…

Я осторожно села и завернулась в больничный халат. Дверь приоткрылась, и я вытянула шею:

— Лена, — в палату заглянул Андрей с Аней на руках. — Сейчас принесут одежду, одевайся.

— Рано, слишком рано, Андрей Андреевич…

Пока врач уговаривала подержать меня под наблюдением еще немного, медсестра принесла вещи. Новые, у меня таких не было. Прямые брюки и футболка, вязаная кофта на пуговицах — лето уходило и стало прохладно. Здравствуй, осень. Я натянула белье и футболку, а дальше не смогла — сгибаться больно. Куда он меня тащит в таком состоянии?