Огарок свечи ласково бросает тени на стены рабочего кабинета, создавая причудливые рисунки. Временами кажется, что сами инструменты и материалы говорят с отцом, рассказывают о себе и помогают в работе. Я часто засыпал в кабинете убаюканный танцем теней.

Сейчас стены потрескались и кажутся давно умершими. Весь дом как будто умер и лишь его останки напоминают о той, пусть и маленькой, но удивительной жизни, которая была внутри.

Мои руки скользят по дверным косякам, пытаясь найти в пустом доме остатки воспоминаний. Хоть и ненадолго, но вернуться туда. Крыша местами обвалилась, дверные проемы стоят вкривь и вкось. От дома почти ничего не осталось, лишь одинокая печная труба на кухне и отцовская мастерская. Даже деревья во дворе высохли и стоят почти недвижимо.

Я с трудом протискиваюсь в дверной проем, аккуратно, стараясь не наступить ни на что подхожу к полуистлевшим остаткам стола. Снимаю рукавицы, провожу руками по столу. Пытаюсь повторить то, давно забытое движение отца. Пытаюсь найти в этом пустом и мертвом жилище остатки воспоминаний. Хотя бы ненадолго вернуться в прошлое. В комнате уже нет былого запаха, стол стал трухлявым и еле стоит. Все что было в этом доме моего ушло. Я даже не знаю где находятся могилы моей семьи.

Разворачиваясь в комнате, я задеваю руками стол, и он под собственным весом и старостью падает на пол обломками. На поднявшийся шум от каравана отделяется фигура с факелом и идет ко мне. Я резко поворачиваюсь к останкам стола, судорожно смотрю на стены, в последний раз пытаясь увидеть те тени, которые говорили с отцом, те остатки воспоминаний, которые мне так нужны. Ничего. Стена молчит.

– Ты чего так долго? Зачем ты вообще полез в эту развалину? Тебя ждут, – скороговоркой бросает парень, – Что за рухлядь.

В свете его факела я замечаю маленький блик в куче пыли и останков стола. Нагибаюсь и поднимаю с пола маленькую светло-зеленую жемчужину. Медленно вращаю ее в руке. В голове слышу голос отца: «Ты будешь сиять как звезда…»

– Это был мой дом когда-то – говорю я, выходя на улицу.

– Ох, извини, я не знал. Тебя оставить одного?

– Не надо. Дай факел.

Аккуратно расчищаю углы дома, выгребая остатки листвы и ветоши, чтобы не начать бесконтрольный пожар. Забираю у паренька факел и медленно, как погребальный костер поджигаю дом с нескольких мест. В начавшемся звуках пожара я в последний раз слышу, как вздыхает дом. Больше я никогда не возвращался сюда.

– Зачем? – удивляется мой спутник.

Снимаю талисман с шеи и медленно нанизываю на нить жемчужину. Она теплая и, порою кажется, что живая. Я часто смотрю на нее и по сей день, сняв с шеи.

Отвернувшись от сопровождающего, я возвращаюсь к каравану. Сажусь на лошадь. Паренек молча следует за мной, садиться рядом. В его взгляде я вижу удивление и, как ни странно, сочувствие.

– Прошлого не вернуть и не оживить. В него нельзя вернуться. Лишь помнить. Только нам дано решать каким будет наша память. Я забрал все, что хотел.

Впервые за все время знакомства я вижу, как молодой парень слушает без тени улыбки на лице. Со мной еще не разговаривали два дня.

Я слышу крик в начале каравана, и мы трогаемся. Медленно и неспешно. Солнце уже почти скрылось за горизонтом. В спину бьют отблески погребального костра моего детства.

Я не стал оборачиваться.

Зима

Караван уходил все дальше вглубь лесов. Стало сильно холоднее. Через несколько дней пути стали все чаще мелькать вдоль тракта деревья, покрытые снежными шапками.

Всегда любил это время года – зиму. Кажется, что природа становится мудрее и спокойнее. Деревья покрываются сединой снега, мир успокаивается. Под светом, неважно луны или солнца, блестят снежные дюны. Есть в ледяном великолепии своя притягательность.

Тракт шел все дальше на северо-запад. В караване стало сильно тише – многие перестали выходить из своих повозок, сидя внутри и рассказывая друг другу истории. Лишь дети изредка, с позволения старших, на стоянках выбегали за пределы стоянки и суматошно носились вокруг, играя в снежки.

У костров их всегда разводили пять или шесть – у каких-то грелись, где-то готовили или сушили одежду, сидели взрослые – отдыхали с дороги. Я редко заговаривал с ними. Больше слушал. Пытался понять чужие переживания и волнения, узнать, как видят мир другие. Со мной тоже не стремились общаться, лишь парнишка, которого мы выкупили на невольничьем рынке, частенько ошивался рядом, несмело заглядывая в глаза. Иногда заговаривал со мной. Большей частью развлекая больше себя, трепался обо всем на свете.

Так прошло несколько недель. На пути встречались как маленькие, в десятка два домов, деревень, так и одинокие, почти заброшенные трактиры. Где-то нам были рады. Дети выносили крынки с молоком, или просто подбегали к нам посмотреть на лошадей, или попросить показать меч. Взрослые одергивали, просили не приставать. Расспрашивали о дальних странах, предлагали обменять еду на товары, иногда указывали дорогу.

В некоторых деревнях реагировали куда спокойнее. Из одного хуторка попросили уехать сразу, как только узнали, что в караване был свой колдун, пусть и слабый. Конечно, мы для них безбожники.