Александр посмотрел, что убило его лошадь, и только тогда ему стало понятно, какой новой страшной опасности он подвергался: это было огромное копье с отравленным наконечником. Туземцы развешивают такие копья над тропинками, по которым ходит крупный зверь, в частности носорог. Копье висит на веревке, перекинутой через дерево; свободный конец привязан к колышку, вбитому в землю. Когда зверь задевает веревку, на него падает тяжелое копье длиной в полтора метра и толщиной почти с ногу взрослого человека. На древко надет острый наконечник, смазанный ядом. Наконечник сидит более или менее свободно, так что легко отделяется от древка и застревает в теле животного.

Если бы лошадь шла чуть быстрее, удар получил бы сам Александр.

Яд оказался излишним. Железный наконечник, сидевший на тяжелом древке, перебил лошади спинной хребет. Он сделал это не менее точно, чем нож качетеро, которым тореадор во время боя быков добивает животное, получившее смертельную рану.

– Вот уж действительно, – с шутливым отчаянием сказал Александр, – мне нельзя служить в кавалерии: я приношу несчастье лошадям! Что ж, перейдем в пехоту. Ночь я проведу здесь, а утром отправимся дальше пешком. Но пока что надо развести огонь, потому что туша моего буцефала, конечно, привлечет всех хищников этого леса. К счастью, у меня уцелело огниво и не промок трут. Значит, все в порядке. Кусок жареной конины на ужин – и спать.

Ночь, наступившая после столь бурного дня, прошла спокойно, и Александр проснулся на рассвете, разбуженный разноголосым хором серых попугаев. Он хотел вскочить и поскорей стряхнуть с себя оцепенение, вызванное ночным туманом, но не мог – его точно пригвоздили к земле.

В его мозгу внезапно пронеслось все, что он пережил накануне. Ему показалось, что продолжается кошмар или что у него свело руки и ноги, и он крикнул, чтобы убедиться, что не спит.

Ему ответили громкие крики, и в лучах утреннего солнца он с ужасом увидел, что его окружает многочисленная толпа чернокожих, одетых в лохмотья и вооруженных старинными ружьями. Эти люди воспользовались его глубоким сном, усталостью после тяжелого путешествия через лес и равнину, чтобы связать его.

Ничто, однако, не могло больше ни поразить его, ни тронуть. Он оглядел этих подлых врагов совершенно невозмутимо, но не сумел сдержать возглас удивления, когда узнал в них тех самых туземцев, которых видел во время своей первой встречи с миссионером: черные виртуозы из бродячего оркестра, от какофонии которых бежал преподобный отец.

– Что вам от меня нужно? – строго спросил он. – По какому праву вы меня задержали? Что я вам сделал?

Тогда вождь, знавший несколько слов по-английски, нахально подошел к нему почти вплотную и сказал:

– Белый сломал «бревно рабства» невольников, которые принадлежали купцам, пришедшим со стороны заката. Бушмены убили купцов, и мои люди больше не могут продавать невольников. Я не смогу давать моим людям ни платья, ни бренди, ни ружей. Поскольку белый довел моих людей до нищеты, он сам станет их рабом. Он будет толочь просо и сорго и во всем помогать женщинам, которые обслуживают мужчин. В Кейптаун он не вернется никогда. Он раб, пусть на него наденут колодку.

Человек, который верит, потому что это абсурдно. – Бушмены считают, что борода помогает европейцам не заблудиться в лесу. – По следу. – Стрела с красным оперением. – Бич скота Южной Африки. – Муха цеце. – Любое домашнее животное, укушенное мухой цеце, неизбежно умирает. – Любопытная неуязвимость человека и диких зверей. – Отчаянный план. – Плот. – Буря, гроза, наводнение. – Истребление лошадей. – Погибли! – Опять предательство. – Приступ злокачественной лихорадки.

Верхом на лошадях, которых предусмотрительный бушмен привел после истребления работорговцев, Альбер, Жозеф, мастер Виль и его преподобие рысью направлялись туда, где, как все надеялись, можно было найти следы Александра. На пятую лошадь, которую под уздцы вел Зуга, навьючили вещи, а оба бушмена, не чувствительные ни к зною, ни к усталости, шли пешком и даже впереди всего каравана. Жители Южной Африки, в особенности жители Калахари, отличаются способностью ходить не утомляясь так быстро, что могут легко состязаться с самыми крепкими и выносливыми лошадьми.

Оба каталонца пытливо всматривались в местность, его преподобие хранил каменную непроницаемость, а мастер Виль предавался размышлениям. Больше, чем когда бы то ни было, проклинал он свое самомнение, которое толкнуло его на эту дурацкую авантюру, в скверном исходе которой, быть может не без оснований, он уже не сомневался. С другой стороны, его начинало угнетать это существование, наполненное вечными тревогами и бесчисленными лишениями. Спокойствие трех французов, их полное достоинства поведение, их благородные поступки – все это сбивало нашего полицейского с толку. Наконец, ни разу не было сказано ни слова о таинственной цели их передвижения на север. Эта цель представлялась мастеру Вилю совершенно непонятной; он не мог постичь, что за странная фантазия толкала французов навстречу неслыханным трудностям и неисчерпаемым опасностям.