Конкретность, положительный и практический смысл жизни придавали большую таинственность мысли о смерти и делали ее устрашающей. Ужасающе невыносимым было видение загробного мира, населенного адскими существами. Необходимо было, следовательно, сопротивляться смерти, бороться с ее последствиями, сохранять и после смерти видимость, образ и само существо жизни.

Поэтому этрусское искусство в значительной степени было связано с украшением гробниц. Если же от захоронений в земле совершается переход к кремации, то это делается для того, чтобы помешать полному разложению тела: прах умершего является, во всяком случае, чем-то абсолютным, не подверженным дальнейшему разложению и сохраняющимся навеки.

Что же касается гробницы, этого последнего приюта усопшего, то она может иметь форму дома или быть подобием дома или самого человеческого тела. Важно было, чтобы с помощью гробницы или урны умерший мог снова стать частью действительности и продолжать, таким образом, свое существование.

Влияние греческого изобразительного искусства ощущается в ходе почти всего развития этрусской культуры. Но оно сводится к внешнему воздействию и затрагивает главным образом форму: искусство, которое, подобно греческому, являлось абсолютным и полным отражением жизни, не могло оказать глубокого влияния на искусство, которое, подобно этрусскому, воплощало мысль о смерти и страх перед нею. Искусство, полностью поглощенное заботой о том, чтобы как-то отвратить смерть или вырвать у нее ее жертву, не могло идти путем осознанного, рационального развития, глубоко связанного с исторической жизнью, с великими религиозными и гражданскими ценностями.

Искусство, заботящееся прежде всего об отдалении смерти, относится не столько к религии, сколько к предрассудкам, но поскольку предрассудки — это темное простонародное суеверие, то этрусское искусство никогда до конца не утрачивает своей связи с повседневной жизнью.

По изображениям, как бы выхваченным из самой гущи жизни, которые переливаются всеми цветами радуги, можно прочитать все, что мы сегодня знаем об этрусках: их образе жизни, стремлении к радости и веселью, удовольствиям, о влюбленности в роскошь и буйстве темперамента, о расточительности и беспечности.

Атмосфера этих фресок резко контрастирует с угрюмостью могильных склепов.

На фресках — шумные пиры с участием женщин: беседующие едят и пьют вино; их развлекают танцовщицы, изящно двигающиеся под звуки флейты, обслуживает рой почти нагих рабов. На других фресках люди танцуют среди цветов и деревьев, а фоном для этих жанровых сценок являются пейзажи, полные воздуха, света, полета. Очень часто встречаются изображения атлетов: дискоболов, бегунов, борцов, боксеров, наездников на горячих жеребцах.

Этрусская портретная скульптура, в отличие от скульптуры других народов, не ставит перед собой задачу прославить, увековечить человека или истолковать его характер — в этом смысле перед нами действительно натуралистическое искусство. В этих скульптурных портретах нет признаков психологического поиска, художник не выносит приговор портретируемому: положительные качества и недостатки сводятся к минимальному общему знаменателю — жизненности и осязательности бытия.

О любви к жизни, о конкретном понимании ценности вещей свидетельствуют полные выдумки формы, которыми этруски наделяли вещи, окружавшие их в быту или служившие им украшениями. Этруски были создателями высокохудожественной керамики, тонкими ювелирами, мастерами по изготовлению изящных металлических изделий, мелкой бронзовой скульптуры. Быть может, именно в этрусской цивилизации искусство впервые получает звучание как высший, метафизический момент мастерства и человеческого труда.

Поражает роль женщин в этрусском обществе, нашедшая свое отражение во фресках и в скульптуре. Женщины наравне с мужчинами принимают участие в пирах. На саркофагах часто встречается скульптурное изображение супругов, лежащих друг против друга и даже нежно обнимающихся. Этрусская женщина пользовалась свободой и равноправием в светской жизни. В надгробных надписях помимо имени мужчины приводится также и родовое имя супруги.

Религия этрусков была беспредельно мистической и полностью пронизывала их повседневную жизнь.

В ней угадывались восточные корни; это, в первую очередь, суеверие и концепция троицы богов: Тинии, Уни, Менгрвы — троицы, выступавшей под другими именами во многих малоазийских культах.

Лишь теорией их восточного происхождения можно объяснить факт внезапного появления на италийском полуострове достаточно развитой культуры в эпоху, когда среди коренного населения господствовал примитивизм (на землях, где усопших скромно хоронили в простеньких могилах, за один день все изменилось и стали вырастать монументальные мавзолеи, удивительно напоминающие микенские гробницы).

Одно из курьезных поражений современной науки — тот факт, что, несмотря на многолетние усилия лучших специалистов по сравнительному языкознанию, так и не удалось идентифицировать этрусский язык.

Само по себе этрусское письмо не представляет никакой трудности, поскольку родственно греческому алфавиту, но, кроме этого, о самом языке и его этимологической принадлежности мы знаем позорно мало.

Уже сто лет назад дешифровали чрезвычайно сложные языки и письменности Месопотамии, иероглифы Египта, относительно недавно найден ключ к языкам хеттов и микенцев, а этрускология в этом плане не сдвинулась с мертвой точки.