Камера приуныла. Но продолжалось это не так уж долго. Вскоре начались события, не описать которые просто нельзя.

Поздно ночью тюрьма была поднята на ноги. Открывание и закрывание замков, топот в коридоре нарушили ночную тишину и беспокойный, до предела чуткий сон тысяч людей, закрытых от всего мира, солнца, воздуха в стенах древнего Соловецкого Монастыря.

Охраняет их зоркая стража, охраняют их железные решётки, древние стены монастыря-тюрьмы, Белое море.

Монастырские кельи, превращённые в камеры, ожили. Слышатся через дверь команды надзирателей с приказанием встать и одеться. А через несколько минут, показавшимися слишком томительными своей неизвестностью и томительностью, стали открываться двери и заключённых, имевших собственные вещи, ранее отобранные по приезду в Соловки, повели на вещевой склад.

Уже через час всех согнали в вестибюль со сводчатыми, нависшими над головами потолками, ещё сохранившими следы какой-то росписи. Трапезная монахов превратилась в тюремный «вокзал».

Мокрые стены, исписанные сотнями фамилий, изречений, пословиц, назиданий, ругани, похабщины, цементный пол, покрытый какой-то зловонной жижей, несколько тусклых лампочек, затерявшихся в нишах толстых стен, встретили недоумевающих и пока что не произносящих ни одного слова, людей.

Сотня за сотней входят истощённые, потерявшие веру в людей, в справедливость и правду, заключённых. Жёлто-зелёные восковые лица, низко опущенные головы, сгорбленные плечи, седые головы, руки-плети и ноги-палки, — вот что осталось от жизнерадостных людей.

Внезапный переход от многомесячной, а в ряде случаев, и многолетней тишины — к шуму, разноголосому разговору, как тяжёлым молотом отдаётся у людей в висках.

Куда? Зачем? Почему собрали всех вместе после такой строгой изоляции и тяжёлого режима? Вопросы назойливо и неотступно преследуют всех, кто очутился в эту ночь под сводами бывшей столовой монахов.

«Тюрьма, созданная, чтобы медленно, но верно смять человека, окончательно раздавить его как личность, превратить в равнодушное животное, не реагирующее на горе или радость себе подобных, наконец, уничтожить и парализовать в нём всё человеческое — веру, любовь, надежды» — вдруг изменила самой себе. В чём дело? Что случилось?

Уж на что тюрьма изобретательна на всякие «параши» (здесь — выдумки, небылицы), а в данном случае, растерялась, ответа не нашла, даже самого немудрящего или нелепого.

К утру, истомлённых и пресыщенных новизной положения людей свалил чуткий, нервный, бредовый сон. Однако продолжался он недолго.

Забрезжил рассвет, открылись двери и послышалась громкая, перекрывающая общий шум, команда:

— Выходи! Становись по шесть человек, вещи оставить на месте!

На большой площади Соловецкого кремля стала строиться многотысячная толпа. К концу построения яркое; солнце осветило купола соборов и церквей. Ценный памятник русского зодчества предстал во всей своей красе перед растерянными, ошеломлёнными глазами людей. Мощные стены и башни из громадных глыб дикого камня поразили своей первозданной красотой. Купола соборов заиграли подлупами поднимающегося солнца, слепя людям глаза. Сотни тысяч чаек с громким криком кружатся над шумящим морем голов. Чайки тоже удивлены, они встревожены. Мёртвый, не ронявший долгие месяцы и годы ни единого звука двор, вдруг наполнился множеством непривычных звуков и запахов. Всегда чистый, голый двор покрылся тёмной, копошащейся, непонятной и загадочной массой.

Всё ниже и ниже кружат чайки над головой. Любопытство побеждает страх. Сперва одиночки, потом целые стайки садятся на землю и даже, некоторым счастливцам, на плечи. Затаив дыхание, как зачарованные, стоят эти люди. И чувствуется, как через чёрную тучу отчаяния и безысходного горя врывае тся в их души робкий, но светлый луч надежды.

У каждого из нас остались за стенами Соловецкого монастыря жёны и дети, отцы и матери, братья и сёстры, много друзей и товарищей. В нашей памяти ещё свежи воспоминания о них — таких милых, чутких, добрых людях. Мы ещё не забыли себя сильными, несгибающимися, любимыми и любящими, широко и смело шагающими по жизни людьми. И стоим мы сейчас с недоумевающими, блуждающими, глубоко запавшими глазами.

Нас все боялись, прятали за семью замками в каменные мешки, а вот белокрылые чайки доверчиво садятся на плечи, копошатся у наших ног. Илица измученных людей, уже почти примирившихся со своим неизмеримым горем, украшаются улыбками. Слёзы радости и надежды заполняют наши глаза и медленно скатываются по впавшим, заросшим щетиной, щекам на землю Соловецкого кремля.

Неизмеримо великое горе, искалечившее нашу жизнь и сердце, изнурившее души уже начало проникать в больное сознание, сея неверие; в чьё-либо сочувствие к нам, пессимистическое безразличие к себе и окружающим.

И вдруг… Опять солнце, небо и… эти чайки!

Открылись двойные железные ворота тюрьмы и колонна в сопровождении конвоя с пистолетами в расстёгнутых кобурах, нескончаемой лентой, без собак и молитвы «шаг вправо, шаг влево»… двинулась по лесной дороге всё дальше и дальше от стен седого кремля.

И всю длинную дорогу быстрокрылые чайки кружились над нами, как бы приветствуя своим громким криком встающее солнце — источник жизни и радости человека, как бы радуясь нашим улыбкам и невольным слезам надежды.