Шрифт:
– Дара не приму.
Превшие в шубах бояре облегченно вздохнули и заговорили:
– И не принимай, княже!
– Мы не беднота!
– Пусть Ольг подкупает других, но не нас!
– Одной шапкой двоих все равно не накрыть...
– Щедрость его велика, а не стоит и лычка.
Юрий выждал, когда бояре отбаят и умиротворятся, и сказал:
– Что ж, господин, гость хозяину не указчик. Токмо обидишь ты князя Ольга Ивановича, не приняв от него подарка.
Владимир Дмитриевич - прямодушно:
– Дак ведь принять от Ольга дар - повесить себе на шею хомут. Ты вот так и не ответил мне: почто прибыл вдруг, безо всякого предупреждения? Какое срочное дело ко мне у князя Ольга Ивановича?
– Прибыл я к тебе, господин, за помогой. Москва грозит Рязани войной, и великий рязанский князь просит тебя, князя Пронского, целовавшего ему крест, послать на помогу полк ратных...
Огладя бороду, Владимир Дмитриевич спросил бояр:
– Боляре! Вы слышали?
– Да, государь.
– Какова ваша воля?
– Пусть нам посольник поведает, отчего это Москва взъелась на Рязань.
– Поведай-ка, - обратился князь к посольнику.
– Москва мстит нам за Лопасню, - ответил Юрий.
Один из пронских старых бояр рода Булгаковых спросил с ехидцей:
– А отчего князь Рязанский не обратился к нашему господину за советом или помощью, когда собрался на Лопасню?
За Юрия ответил другой боярин, именем Богдан, из рода Голыгиных, мордастый и красный, как рак:
– Оттого, что не захотел поделиться добычей.
Засмеялись сухо, едко, будто потрясли мешок с костями. Но Юрий не был бы окольничим князя Рязанского, коль не умел бы вывертываться:
– Лопасня - чирей рязанский, а не пронский. Да и взять её не составило труда.
– Хорош чирей, - опять ввернул Голыгин.
– Нам бы такой...
– Они меж собой дерутся, а нам их разнимай.
– Неча чужую бороду драть.
– Чужую драть - свою подставлять.
Пока бояре высказывались, князь лишь пошевеливал бровями, удивляясь меткости замечаний. Потом заключил:
– Вишь, не хотят мои боляре отдавать животы за Ольга Рязанского.
Юрий взмолился:
– Князь-батюшка! Да как же без твоей помоги? Что я скажу Ольгу Ивановичу? Ты же крест целовал ему на верность!
Напоминание о крестоцеловании - одном из самых трогательных обрядов на Руси - смутило Владимира Дмитриевича. Прикрыв на секунду глаза, он вспомнил, как давал клятву верности Олегу Рязанскому в присутствии рязанского епископа и целовал золотой крест, возложенный на договорную грамоту. Все это происходило в кафедральном Борисоглебском соборе и сопровождалось торжественным богослужением. Казалось тогда - навеки договорились дружить. И ещё вспомнилось, как он сосватал у Олега его первую дочь, Марию, и на свадьбе целовался с ним, тоже не сомневаясь - навеки они друзья. А как били вместе Тагая?
Но это была минутная слабость. Владимир Дмитриевич открыл глаза - они блеснули твердой дамасской сталью - тихо и устало сказал:
– Не пошлю я ему ни полка, ни малой дружины, ни одного воина. Отныне я ему не подручный!
– Князь-батюшка!
– Юрий упал на колени.
– Смилуйся надо мной! Как я ворочусь к Олегу ни с чем?
– А ты и не воротишься. Свяжите его!
Несколько дюжих бояр подступили к Юрию с ремнями. Юрий, поначалу прикидываясь покорным, вдруг мощным броском сбил с ног всем своим телом боярина Голыгина и побежал к двери. Но, не добежав, почувствовал режущую боль на горле - то захлестнулась на нем петля брошенного ему вдогонку волосяного аркана.
– Кто его возьмет домой на стереженье?
– обратился князь к боярам.
– Пущай у меня в амбаре томится, - предложил тот самый мордастый Голыгин, которого сбил с ног Юрий.
– Добре, пусть он побудет у тебя. Но не умори его и не обижай. Смотри за ним в оба, чтоб не убежал.
– От меня не убежит, - заверил Богдан.
Юрия и его слуг развели по разным боярским дворам.
Глава восьмая
Владимир Пронский решается
Иначе встречал князь Владимир Дмитриевич Пронский два дня назад гостей из Москвы - старшего посла Федора Андреевича Кошку, его свиту и охранников. Едва перед Федором Кошкой (родным братом Александра Елко) распахнулись ворота княжого дворца, как сам князь вышел на крыльцо, покрытое красным ковром, сел на подведенного ему богато убранного коня и в окружении нескольких своих богато разодетых бояр поехал навстречу послу. От крыльца до ворот всего тридцать шагов - тем выше честь московитам, их встречают не в санях, не на крыльце, - что тоже было бы почетно, - а у самых ворот. После взаимных торжественных приветствий Владимир Дмитриевич сошел со своего коня, взял под уздцы коня Федора Кошки и повел к крыльцу. Многих ли так встречал? Разве лишь Олега Рязанского во времена их дружбы да ордынских послов.
В то время, как московитов повели в трапезную, потных коней их покрыли попонами и медленно водили по двору и только потом попоили и дали пахучего лугового сена. Гости сидели в застолье долго, ели плотно, пили много. Кубки поднимали за князей Московского и Пронского, за их княгинь и детей, за бояр. За единачество Москвы и Пронска. Много было речей, но о том, для чего встретились, - ни гугу. Лишь на другой день, в кругу самых близких (пронские бояре заняли лавку по правую руку князя, московские - по левую), большерослый Федор Кошка, подложив руку под длинную, до пупа, русую бороду и потряхивая ею, повел речь плавно, тихо. Вкрадчиво прожурчал о намерении Москвы проучить рязанцев за Лопасню. Сказал, сколько у московитов сил (и произвел впечатление на прончан) и кто назначен главным воеводой. И о главном - опять же вкрадчиво: