Двенадцатилетним отроком, после смерти отца своего Ивана Ивановича Красного, Дмитрий унаследовал великое княжение Владимирское и Московское. И тотчас зрелый летами суздальский князь Дмитрий Константинович попытался отнять у юного московита княжение Владимирское. Юный московский князь со свойственной ему решимостью и энергией собрал большое войско и двинул его на Суздаль, вынудив суздальского князя уступить верховенство Москве.

С той поры каждый год войны: то с татарами, то с тверичанами, то с литовинами, а то и с рязанцами. Самой удачливой, принесшей ему славу великого полководца, была битва с татарами на Воже - в ней Дмитрий Иванович явил прекрасный образец полководческого искусства.

Епифан ведал о подвигах московского князя, но, даже ведая о них, он не мог избавиться от ощущения, что пред ним - сугубо мирный человек. Это впечатление усиливалось ещё и тем, что за спиной князя, на шелковой ткани по стене был расшит герб великих московских князей - Спас Нерукотворный, как символ любви и мира. Этот герб - и на каменных вратах белого кремля, и на Красном крыльце с резными колонками, и на княжих крытых повозках.

После того, как Епифан передал от великого рязанского князя Олега Ивановича приветствие и пожелание здоровья и многих лет жизни великому владимирскому и московскому князю Дмитрию Ивановичу, его супруге и его чадам, а также вручил посланные Олегом подарки, он наконец изложил суть своего прибытия в Москву, поведав Дмитрию Ивановичу и его приближенным о движении войск Мамая на Русь и подтвердив поведанное врученной от Олега грамотой.

Сказать, что Дмитрий Московский был потрясен такой вестью, было бы неверно. Слух о движении Мамаевой Орды проник в Москву ещё до Епифанова приезда - потому и была послана в Дикое поле сторожа во главе с Андреем Поповым. Однако сведений, которые бы подтверждали этот слух, от Андрея ещё не поступало, и посему сообщение рязанского посла впечатлило и князя Московского, и его бояр. Во всяком случае, Дмитрий Иванович сильно поморщился после слов Епифана, словно ему дали кислого, после чего спросил:

– Чем ты подтвердишь свою весть?

Епифан ответил:

– Я сам очевидиц. Только что вернулся из Орды.

– А-а...
– Дмитрий Иванович чуть кивнул, и в черных глазах его отразилось огорчение. Он стал интересоваться, что же увидел Епифан во стане Мамая, и когда тот обстоятельно рассказал о туменах Мамая, о его большой силе (утаив лишь о том, что Олег в союзе с Мамаем), лежавшая на подлокотнике правая рука князя невольно сжалась в большой кулак.

Этот сжатый кулак великого владимирского и московского князя сразу же обозначил: обладатель его не оробел, не испугался, как того ожидал и хотел бы рязанский посол. Очень он вместе со своим князем рассчитывал на испуг соседа, на то, что Дмитрий Иванович, взвесив соотношение сил, сочтет благоразумным удалиться вместе со своим двором в дальние страны, оставя престол на произвол судьбы, чем и воспользовались бы рязанцы, присоединив к своей земле некогда отобранные у них московитами Коломну и другие города и уделы.

– И видел я своими глазами пришедший в ставку Мамая из Кафы пеший полк фрязей; и ещё мне ведомо, что под рукою Мамая отряды черкесов и осетин, волжских буртасов и армян...
– поспешил добавить Епифан, с особенным вниманием следя за большим кулаком князя и выражением его глаз.

Но кулак Дмитрия Ивановича сжался ещё крепче, а взгляд его черных глаз отвердел и пристально прошелся по глазам бояр. Те ответно смотрели на своего князя спокойно и твердо, согласно его спокойствию и твердости, и один из них, а именно Дмитрий Боброк, зять великого князя и главный воевода, степенно огладил длинные усы и сказал:

– Коль у Мамая, как сказано, большая помога, то, государь, и нам не худо бы разослать вестовых к русским князьям и позвать их встать под твою руку.

В ответ на эти слова Дмитрий Иванович кивнул утвердительно и тут же вперил взгляд в Епифана, как бы испытывая его на искренность и честность. Другой на месте Епифана, возможно, почувствовал бы себя неуютно, ибо наступала решающая минута в переговорах. Но Епифан уверенный в себе посольник, умевший предугадывать самые неожиданные вопросы, смотрел на князя прямо и с достоинством - ведь он представлял не какое-нибудь удельное княжество, подручное Москве, а самостоятельное великое государство Рязанское.

Князь спросил:

– Чью сторону возьмет твой князь Ольг Иванович? Мою? Мамая?

И получил тут же ответ, давно уже уготованный в голове Епифана:

– Государю моему великому князю Ольгу Ивановичу воевать в сем случае никак негоже ни на чьей стороне, даже и на твоей, не говоря уж о Мамаевой, ибо промежуточная Рязань стала бы первой жертвой вторжения...

Наступила пауза; ответ рязанца, с одной стороны, был ожидаем и удовлетворил Москву хотя бы тем, что правители земли Рязанской хотят избегнуть участия в войне на стороне Мамая; с другой стороны, неприятно было слышать, что рязанцы не помогут Москве.

– Что от меня нужно Ольгу?
– холодновато осведомился Дмитрий Иванович.
– И зачем ты ездил к Мамаю?

– К Мамаю я ездил для того, чтобы просить его не топтать Рязанскую землю, о том же просьба моего государя и к тебе, великому князю Московскому и Владимирскому: не топтать, коль придется идти против Мамая, нашу землю.

Тон, каким были сказаны последние слова, не оставлял сомнений в том, что если просьба Олега Ивановича не будет уважена, то он оставит за собой право поступить и распорядиться своими силами так, как ему выгоднее.