Глава двенадцатая

Неожиданное сватовство

На одном берегу Оки, от Коломны до Лопасни, рязанские сторожевые посты, на другом - московские.

Обложенная дерном землянка, в ней стол, топчаны, кое-какая утварь; рядом с землянкой плетневый хлев для коней - вот и сторожевой пост, обнесенный жердястой изгородью. Над низкой дверью землянки - деревянный крест. Уехали дозорные на караул - к двери приставят кол: не входи, посторонний. А вошел да польстился на какую вещь - медный, с приклепанными ушками котел, мису, лопату, топор, веревку - пеняй на себя, коль подвернулся под руку.

На одном из таких постов старшим - Павел Губец. Ремесло кузнеца оставил давно. Ордынцы, придя изгоном на Переяславль, увели его юную женку в полон. Второй раз женился - но и другую увели татары во время очередного нападения.

Словно рок навис над судьбой Павла. Чем прегрешил перед Господом? Уж не тем ли, что, воспользовавшись благосклонностью к нему отца, увильнул от сражения под Скорнищевом, что и обернулось погибелью Карпа?

Дал себе зарок более не вступать в брак...

Как-то по весне Павел и его сотоварищи Сеня Дубонос и Вася Ловчан возвращались с дозора на пост. День с утра был ясный, тихий, но вдруг под вечер подул ветерок, быстро натягивая на небе облака. Потемнело. Помрачнела и Ока - о берег забились, захлюпали пенистые волны. Пошел гулять столбом вихревой ветер, вздымая пыль и золу, свивая на березах тонкие ветви с молодыми листочками. В деревне сорвало с избы соломенную крышу, вместе с соломой завертелись в воздухе ошметки лаптей, огородные чучела, сухие коровьи лепешки. Играючи, вихрь подхватил сушившиеся на правом, московском берегу Оки, кипенно-белые конопляные холсты, взметнул вверх.

Дозорные с любопытством наблюдали за пляской холстов в ветровороте, как они свивались и развивались. Из деревни повыбежали бабы и девки - будто горохом их сыпануло из решета - с криками: "Холсты, мои холсты унесло!". Когда полотнища стали падать на луг, хозяйки толпой бежали подбирать их, споря меж собой, а то и вырывая их друг у дружки - трудно узнать свой. Одно длинное полотнище упало в реку. От толпы женщин отделилась ядреная девка, вопя, что это её холст. Она как была в поневе, так и кинулась в реку, плыла по-бабьи, высоко подняв голову и шлепая по воде одновременно обеими ногами. Быстрое течение относило холст, девка не угналась за ним и, выплыв на берег, упала ничком в траву.

Вот тогда-то и изъявил свое проворство Павел. Он спрыгнул с коня, скинул с себя сапоги, кафтан и, оставшись в одних портах, с конем вошел в реку. Через несколько минут, одной рукой держась за стремя, а другой подхватив в волнах конец холста, переплыл на тот берег.

– Эй, курносая!
– крикнул весело.
– Забирай свое добро!

Девка подняла голову, с удивлением смотрела серыми глазами на рязанца.

– Как тебя хоть звать? Чья ты?

– Кондратия Бабичева дочь. А звать - Катя.

– Ну, Катя-Катерина, жди от меня сватов!
– шутливо пообещал Павел, понукая коня в воду.

Пока переплывал на свой берег, прискакавшие на суматошные крики московские ратные весело кричали вослед:

– Ату его, ату! Ишь, разбойник, на чужой берег заплыл! На нашу девку позарился!

Пошучивали над Павлом и свои же сотоварищи. Сеня Дубонос - из ноздрей мясистого носа торчали кустики черных волосинок - говорил, смеясь одними глазами: "Хоть бы на часок остался с московиткой. Даром, что ли, мерз в воде?". Сухопарый Вася Ловчан зубоскалил: "Холст не упустил, а девку упустил. А добра девка! Сарафан на ней заголился - бедро не в обхват..."

Шутки шутками, а через три дня - кто бы мог подумать?
– сидя на корточках перед костром и пошевеливая в нем головни, Павел попросил товарищей сосватать ему ту деву с московского берега. Те подивились: ведь он дал себе зарок больше не жениться. Да и девка-то с чужой стороны. В последнее время в отношениях между Рязанью и Москвой наметилась подозрительность, взаимное нелюбие, это было видно хотя бы из того, что сторожевые частенько переругивались через реку. А если, случалось, кто переплывал на чужой берег и его там ловили, то брали с него выкуп как с полоняника.

– Она же московитка!
– всерьез сказал Сеня Дубонос.

– А я - рязанец!
– с вызовом ответил Павел.

Поужинали молча, и Павел понял, что сотоварищи ему не посодействуют. Но это не повлияло на его решение. Он нанял лодку у рыбаков ближнего селения, как перед боем, надел на себя чистую рубаху и кафтан, обулся в сменные козловые сапоги. Видя его решимость, товарищи сопроводили его на тот берег, но в деревню с ним не пошли: остались караулить лодку.

Разузнать местожительство Кондратия не составило большого труда, и Павел, едва смеркалось, постучал в указанный встречным человеком дом. На стук вышел крепкий лысоватый мужик с прямыми строгими бровями. Подозрительно оглядев незнакомца в кафтане рязанского ратного, расспросил: кто он, откуда и что ему надобно. Павел, низко поклонясь, ответил, что он с рязанского берега, сторожевой, и пришел к Кондратию Бабичеву.

– Я и есть Кондратий. Почто я тебе?

– Пришел сватать твою дочь Катерину...

Павел переминался с ноги на ногу. Неслыханное дело - сватать деву самому, а не через посредников. Но что делать? Словно шепнул ему кто свыше: женись! Теперь - или никогда. Поспешно добавил:

– Я тот самый, кто холсты Катерины вытянул из реки...

Взгляд хозяина смягчился, однако он ещё некоторое время колебался. Наконец сказал:

– Ну, коль так - заходи. Староста тебя не встрел? Сторожевые наши московские не приметили? Повезло тебе. Вот до чего дошло: рязанцев велят гнать взашей. Тьфу, Господи, с чего и взялась рознь! Вроде бы одно время жили тихо-мирно...