– Скачи-ка, голубчик, обратно к Тимошу Александровичу с наказом и впредь не лаять московитов, а случись, перевезутся через реку на наш берег - не пускать в них стрел, - приказал князь.

Павел не поворачивал коня, мялся, вопросительно смотрел на князя.

– Ну, вижу, хочешь что-то сказать. Говори...

– Могу ль я к отцу-матери заглянуть на миг?

Князь скупо, морщинками рта улыбнулся:

– Повидайся...

Стражники в старорязанских воротах почтительно отвели копья, пропуская князя и его свиту. Миновали несколько многосрубчатых хором, с резными крыльцами, с крышами шатровыми, луковичными, бочкообразными; обогнули княжой двор и въехали во врата со стороны фасада, обращенного к Трубежу. Кинув поводья стремянному, князь пошел по лестнице и переходами прямо в княгинину светлицу.

Ефросинья вышивала с дочерьми и боярышнями на тафте шелками и золотом "Тайную вечерю". На её плече сидел горностай, ещё не сменивший шерсть бурый. Зеленые глаза княгини радостно замерцали под длинными ресницами. Отстранив шитье и одной рукой придерживая на плече ручного зверька, встала навстречу мужу.

– Знаю, господин мой, - добрая весточка! Они повернули...

Присев на лавку, покрытую ковром, посмотрели друг на друга соучастно. "О н и повернули..." Фрося, милая... Ты рада. Ты думаешь, ты надеешься, что войны уже и не будет. Для тебя, вместе со мной пережившей после Скорнищевской битвы унизительные месяцы изгнания, нет ничего страшнее, чем повтор той битвы и того страдания и унижения. Тебе, голубке моей, покамест ещё невдомек, что московиты повернули на Лопасню, чтобы выиграть... Ох, рано радоваться!.. Он устало прикрыл веки. На миг ему подумалось: "А что если?.." Даже страшно было бы выговорить то, что следует за "если". Это мысленное, невыговоренное им, - уклониться от обязательств, данных Мамаю и Ягайле... Он тут же испугался этой мысли, чреватой самыми пагубными последствиями для его земли и его княжения... Нет-нет! Не приведи, Господи...

В сенях послышался торопливый топот. Вошли с почтением сыновья, бояре. Все возбуждены. Окольничий Юрий - с осторожностью:

– Княже! Люди собрались у озера Карасево, кидают вверх колпаки и радуются... Галдят меж собой: Дмитрей-де Московский им ближе, чем Мамай...

Всего несколько минут потребовалось князю для того, чтобы предстать перед собравшимися на берегу озера. Они собрались стихийно, взволнованные вестью о великодушном поступке московского князя. Их потребностью было высказать свое мнение по этому случаю и своим мнением как-то повлиять на дальнейшие действия своего князя.

– О чем молвь, люди добрые?
– обратился к ним Олег Иванович.

Купец в кафтане из грубого сукна выступил вперед, поясно поклонился:

– О том, господине, что московский князь Дмитрей Иванович вошел в наши чаяния и двинул свою рать от Коломны в сторону...

Стоявший близ него рыжебородый сапожник тронул его за локоть:

– А можа, он нас испугался?

Купец резко оттолкнул его руку.

Дьякон одной из градских церквей, статный, величественный, в черном подряснике с узкими рукавами, тесно облегающими толстые запястья,строго сказал:

– Дмитрей Московский потому свернул, что он, как и мы, православный.

– Истинно так!
– подтвердил кто-то.
– А Мамай - бусурман...

– Самый что ни на есть бусурман, - подхватил мелкозубый монашек в скуфейке.
– А Ягайло - язычник...

Еще вчера никто бы из них так нелицеприятно не глаголил в присутствии князя о его союзниках. Тут было о чем подумать.

– Брате!
– сказал князь сильным, убеждающим голосом.
– Ваши слова я услышал. Мне ваши мысли важны. Я их буду помнить и учту в своих дальнейших поступках. А теперь - разойдемся! И каждый наедине с собой и перед образом Господним обдумаем и определим наши помыслы на завтра...

Берег опустел. Лишь мальчишки беспечно качались на качелях, а позднее, под вечер, рыбаки на лодках закинули в озеро крупноячеистую сеть.

Ночью прибыли послы от Мамая, о чем было доведено князю перед утреней. Первым его душевным движением было немедля принять послов, и притом по самым высшим меркам, оказывая им почести и уважение соответственно весу и могуществу того, кто их к нему направил. Но, догадываясь о цели их прибытия (конечно же, для согласования дальнейших действий союзников и требования немедленного выступления рязанского войска), он предпочел не спешить с приемом, ибо ему ещё предстояло собраться с мыслями после вчерашнего донесения с окских рубежей.

Вместе со всей семьей, домашним священником, слугами отправился в домовую церковь. Его всегда умиляло и успокаивало почтенное шествие в храм, где к его приходу уже зажигались лампады и свечи. Впереди - священник, затем он и супруга, затем сыновья и дочери,наконец,слуги.

В церкви было много икон старого письма, в серебряных и золотых окладах. Одна из них - святой Параскевы, нареченной Пятницей, прославленной чудесами двести и триста лет назад, когда она находилась в храме селения Казарь. Княгиня встала именно перед образом Параскевы, в то время как князь опустился на колени перед Спасом. Еще не вживясь как следует в моление, он, помня о Мамаевых посланниках, прикинул, следует ли ему сказать им о новостях из-под Коломны. Как союзник, он обязан был сообщать Мамаю все то, что ему становилось известным о происходящих событиях на северных рубежах его земли. В то же время ясный голос, как бы со стороны, внушал ему обратное...

"К Тебе, Владыко Человеколюбче, от сна встав, прибегаю, и молюся Тебе: помоги мне на всякое время...", - шептал, углубляясь взглядом в образ Спасителя.

Старший ордынский посол, именем Ширин-бей, в шелковой чалме, во время встречи приятно улыбался, был самоуверен: внутренне чувствовал себя значимее Олега - ведь он, Ширин, посол великого хана. Как владетель одной из крымских областей, член ханского совета (дивана), он имел большой вес при дворе Мамая. Изложив наказ Мамая - рязанскому князю немедля двигать войско к месту условленной встречи союзников на Оке, - Ширин-бей сощурился, предвкушая, как Олег взволнуется и в его карих глазах замечется огонек беспокойства.