Шрифт:
Больше попыток сойтись с теткой она не предпринимала.
Сестрам ничего рассказывать не стала. Если мать не сочла нужным им поведать историю своего прошлого, то и Василиса не станет.
Тяжеловесные рыцари на громадных конях бились с серыми монахами под стенами древнего города, высокие шпили которого пронзали хмурое небо. И над битвой, и над городом плыла, то появляясь, то исчезая, надпись, выписанная четкими, красивыми буквами, которые умели выводить только искусные переписчики. Надпись клубилась и завивалась в тревожные, змеиные кольца… Надпись гласила: «Pretium Laborum Non Vile».
Герцог прерывисто вздохнул и пробудился.
«Хороший сон, – подумал Филипп, – но почему монахи? Сарацины должны быть. Хотя и город был мало похож на Константинополь… Но какая славная битва во имя Господа! А мой девиз над городом может означать только одно – победу. Победу во славу Господа нашего. Прекрасный сон!»
Герцог позвонил, чтобы внесли воду для умывания.
За утренними хлопотами он совершенно забыл о предстоящей казни. Пир, старинный римский ритуал клятвы над птицей, пышное празднество, будущий поход на турок для спасения святой церкви – темы, которые горячо обсуждали главный устроитель пира граф Лодевик и придворный советник Давид Обер, пока герцог облачался в привычное черное, совершенно отвлекли его от мысли о принятом решении. Но все опять вспомнилось и навалилось, когда, проходя по залам дворца, герцог заметил одиноко висящий портрет Изабеллы.
– Где этот мерзавец! – взревел Филипп, Добрым названный отнюдь не из-за душевной добродетели, а за умение крепко держать добрый меч в бою и львиный нрав. – Привести его!
А меж тем, портрет был хорош. Нет, супруга герцога не была изображена на нем красавицей. Каким бы подлым не был Рогир, но писал он честно, как и просила сама Изабелла. Герцогиня и в жизни не слыла красавицей.
Она была умна, очень умна. Образованна. Чтила историю, поэзию, музыку. Присутствовала на многих конгрессах, где разбирались самые важные и порой, щекотливые дела. Герцог с почтением называл ее «лучшим дипломатом из тех, которые у него были». Но красивой герцогиня не была.
С портрета Изабелла смотрела вдаль с легкой усмешкой, чуть прищурив глаза. Высокий, чистый лоб. Волосы аккуратно убраны под хеннин – головной убор, достойный благородной дамы королевских кровей. Такие хеннины уже пять лет, как вышли из моды, но Изабелла была консервативного воспитания и в одежде не стремилась угнаться за модными веяниями.
Зато ткани были изумительного качества: газонная вуаль, покрывавшая хеннин, была чудо, как хороша. Тонкая, прозрачная, почти невесомая. Платье красного бархата, вытканное золотом и отороченное дорогим мехом горностая. А какое изысканное колье из чистейшего жемчуга струилось по шее герцогини! Какие дорогие перстни украшали длинные, тонкие пальцы!
Да, портрет дышал. Он жил. И Изабелла была на нем великолепна.
Но рядом с портретом герцогини Изабеллы Брюггской должен был висеть портрет и самого герцога Филиппа III Доброго, Великого герцога Запада. Но портрета не было.
Он исчез.
Часть II.
Глава 1.
Зима началась внезапно, в несколько часов упрятав грязный город под толстым слоем белейшего снега.
Вслед за снегом ударили нешуточные морозы. Люди черными, съежившимися фигурками передвигались по городу быстро и как-то рвано: то и дело забегая погреться в магазины и подъезды домов.
Василисе же повезло. Ей не нужно было теперь каждый день ходить на работу. В здании фирмы в одночасье полопались новые трубы, оставив весь дом без живительного тепла.
Василиса, как и другие сотрудники, выполняла свою часть работы дома, оставив себе только один ледяной день в неделю, когда надо было бежать в офис, чтобы сдать готовое и взять новое.
Зато дома было тепло. Дом был старый с проверенной временем системой отопления. Так что по квартире можно было ходить легко одетой, да еще и форточку открывать для проветривания.
Неожиданно сразу после наступления холодов в Василисиной квартире появилась и задержалась на неопределенный срок жилица.
В один из ледяных дней, возвращаясь с работы, Василиса обнаружила замерзшую и потерянную Чокнутую Баб Марту у двери своего подъезда. Старушка в своем обычном наряде, таком смешном и нелепом летом и таком непригодном для зимы, стояла, переминаясь с ноги на ногу, прижимая к груди обеими руками старый, потертый саквояж неопределенного цвета. Впрочем, у Баб Марты все вещи были именно этого цвета – неопределенного. Странно было и то, что Баб Марта не бормотала, стояла молча.
Василиса уже и не помнила, когда в последний раз видела странную старушку. Наверное, тогда, во время потопа в библиотеке. Позже Баб Марта почему-то ей на глаза не попадалась. А тут – на тебе – стоит, трясется. Еще и саквояж этот…
Баб Марта на вопросы не отвечала, только смотрела темными глазами на Василису не жалостливо, нет, – тоскливо. Поняв, что Баб Марту оставлять на застывшей от морозного ужаса улице дольше нельзя, Василиса повела ее к себе.
Чокнутая старуха, семеня, пробралась к крохотному диванчику на кухне, повалилась на него и мгновенно уснула. Василиса только головой покачала. Накрыла старушку толстым пледом и тихо вышла.