– Ну, читай, есть тоже хочется, ужас как, только много не накручивай, у меня всего сто тысяч.

– Тогда нам тут только первого съесть, и то без хлебу.

Воропаев выхватил у Андрея меню и впился в витиеватые блюда на двух языках. Андрею же здесь нравилось все больше и больше. Сначала он ожидал увидеть типичную малину, с нахальными полупьяными мордоворотами, но здесь все было строго и элегантно, как внутри новенького персонального компьютера европейской сборки. Даже пресловутая пальма не портила ресторанный интерьер - она прикрывала дверь-вертушку, по видимому на кухню. Занес черт, про себя ругался Вениамин Семенович.

Едва он стал продумывать более менее достойные пути отступления, как появился официант с подносом и белый "Steinwein" откликнулся фантазией на темы Веберовских опер. Большой серебряный поднос, заставленный блюдами и бутылками, напоминал деловую часть Нью-Йорка, когда смотришь со стороны статуи свободы.

– За счет заведения, - предупредил официант и спросил: - Вино будете белое или красное?

– Я не пью, - предупредил студент.

– Красное, конечно, - сказал Воропаев.

Официант открыл при них бутылочку Кьянти, и налил для пробы Вениамину Семеновичу. Тот с видом знатока пригубил, посмотрел куда-то под потолок и одобрил напиток.

– Слушай давай покушаем, а там видно будет.

– Я так не могу, - сопротивлялся Андрей.

– А ты через не могу, тебе же сказали, за счет заведения.
– он виртуозно поддел оливу и та исчезла навсегда из этого мира.

– Вот ты математик, Андрей Алексеевич, подсчитай мне вероятность встречи двух пермяков на Ленинском.

Андрей неуверенно ковырял в своей тарелке, а потом с жадностью набросился на салаты.

– Маленькая вероятность, Вениамин Семенович, но это уже апостериорная вероятность, встретились и встретились.
– едва успевая пережевывать, говорил Андрей.

– Ага, апостериорная, это понятно, то есть как бы чего говорить, когда уже поезд ушел, кстати о поездах, заметь, в тот самый день случилось происшествие в электричке...

– Ну и что, - Андрей запивал минеральной водой каких-то морских гадов.

– Да это еще полбеды, но из того самого вагона вышел один человек.

– Живой?

– В черных очках.

– Хм...

– А на платформе мальчик с сестрой сидят - милостыню просят.

– Пожертвовал?

– Пожертвовал, аж пятьдесят тысяч, а мальчика зовут Петька Щеглов, кстати, занятный ребенок, развит не по годам.

– Беспризорники быстро взрослеют, - пояснил Андрей.

Воропаев согласно кивнул и напирал дальше:

– Щегловы были и в вагоне, но, слава Богу, однофамильцы.

– Бывает, - Андрей добрался до черной икры.

– А потом этот интересный гражданин в черных очках разговаривал с собакой.

– Вот это уже интересно.

– Но самая беда, браток, как он ее звал.

– Как?
– спросил Андрей и почувствовал ни с чем не сравнимое блаженство.

Вениамин Семенович налил уже себе вина и тихо, безо всякого удовольствия, ответил:

– Умкой. Вениамин Семенович постучал мягкой лапой Андрея по спине.

– Да прибавь к этому сегодняшний мерседес, а уж про остальное... Воропаев вспомнил Систему Станиславского, - я уж и не говорю. Мне самому все это не нравится, Андрей Алексеевич.

Андрей почувствовал себя приговоренным, которого кормят перед казнью. Он отодвинул тарелку и куда-то в окно изрек:

– Многовато совпадений.

– У меня тоже аппетит пропал, когда я это узнал.
– Сказал Воропаев, проскребывая по дну хрустальной розетки с черной икрой.

– Что же вы хотите сказать...
– начал Андрей, пытаясь взглянуть на себя со стороны, - Что я и есть тот самый Новый Человек? Да почему бы и нет? Взять хотя бы мое вчерашнее помрачение с микроскопом. Ведь я таким же образом мог и в электричку попасть.

– Ага, вот и орудие убийства нашлось, а мы там ломаем голову, фосген, зорин или черемуха. Тюкнул восьмерых человек оптическим устройством и бежать бегом на Ленинский проспект, надо ж еще успеть ко мне под колеса! В какой же место ты их тюкнул? Вот, сам не веришь. Ты лучше вспомни кто тебя, кроме матери Умкой-то зовет?

– Да все зовут, мама ко мне на первом курсе приехала и тут же подхватили. Да и ни причем тут мое прозвище, я не понимаю, что за полоса такая, будто все кем-то подстроено...
– Андрей сам испугался своих слов.

– Я и сам ничего не понимаю, и в голове шип какой-то, будто ветер.

– Это слово, - задумчиво сказал Андрей

– Какое слово?

– Самое важное. Оно огромное и каждая буква длиться тысячелетия.

Когда оно произнесется, мир исчезнет.

– Э, парень, ты чего, - заволновался Воропаев.