– Новый человек преступлений не совершает, он строит новый мир.

– Забавно, в чем же его зло для мира?

– Он топором строить будет.

"А чем же еще строят?!" - мелькнула у Вадима мысль.

– Стоп, стоп, значит все-таки старуху то порешит?

– Убьет. Но не будет знать, что это преступление.

– Но и Родион Раскольников считал себя правым.

– Да, считал, но он знал, что идет на преступление. Он боролся с Богом, т.е. признавал Бога, пытался своим преступлением в себе Его убить. Ведь он мучался от отсутствия мучений совести, стало быть верил, что где-то же она существует!

– Но, положим, новый человек победил, и в том новом мире остались бы только все как он, то не было бы и зла?

– Не было бы. Ни добра, ни зла.

– Какие же проблемы!
– как-то горячо уже заключил журналист.

– Проблема одна, этот мир - Царство Антихриста, отражение будущего Ада. Вадим улыбнулся.

– Извините, батюшка, вспомнил песню, может быть и вы ее помните, там были такие странные слова: этот мир придуман не нами. Я вот подумал, а что, если мир-таки придуман? Что если все это небо, этот храм вы, я и даже тот мужичок на лесах, что подслушивает ваши молитвы, и все вокруг есть только плод чьего-то воображения, возможно и больного.

– Допускаю.
– неожиданно согласился иеромонах.

– Нет, вы меня не поняли, я не Бога имею в виду, и не Демиурга, нет, а так, как бы Бога, ну как бы некоего закулисного человека.

– И я имею в виду.

– Вот это действительно забавно, то есть, вы при вашем обете и православии допускаете такое философское предположение? Да где же Бог тогда?

– Он Богу не помеха.

Бог от начала предвидит все наши действия.

– Но как же принцип свободы воли?

– Чьей свободы?

Отец Серафим прямо смотрел в опущенные очи корреспондента. Тот профессионально делал заметки в записной книжке.

– Хорошо, а конкретно, этот новый человек, как вы его видите?

– В шлеме.

– В шлеме, в водолазном?
– как-то нервно вскрикнул Вадим.

– Нет, он подобен летчику бомбардировщика, он убивает, не глядя в глаза жертве. Он на задании.

– Как на задании?

– Как вы. Вы ищите правду, а Истину обходите стороной.

– Ага, - Вадим будто обрадовался такому родству, - Ну, а представим на минуту, конечно, только для образности, что он - это я, и пришел к вам, и встал к лицу лицом, и что бы вы ему сказали?

– Не жги книг, которые надобно есть, и не ешь книг, которые надо бы жечь.

– Но книги жечь, батюшка, как-то кострами инквизиции попахивает.

– Есть книги тоже не принято.

– То есть надобно есть, как ел Иоанн? Но как же быть, если книги уже сожжены, ведь он уже переступил, там, в третьем вагоне.

– Покайся!
– твердо сказал иеромонах.

– Но новый человек не может кается. Какие же у него могут быть затруднения? В чем его ад?

– Для него ад это встреча с самим собой.

– Звучит загадочно.

Журналист опять заглянул в спасительный блокнот и сказал:

– Все-таки, какое-то получается у нам пессимистичное интервью.

Читатели уже начинают уставать от чернухи. В чем же надежда для читателя, как жить ему в том мире, в царстве Антихриста?

– На земле нет рая.

– Так в чем надежда?

– В Боге.

– Хорошо, а как же быть с неверующими?

– У них еще есть время обратиться к Христу.

20

Воропаев, стараясь не делать резких движений, достал сигарету и прикурил от свечи.

– Андрей Алексеевич, ты не будешь так любезен поглядеть на столик за моей спиной?
– спросил Вениамин Семенович и чуть пододвинул стул освобождая тому обзор.

Андрей сидел с отрешенным лицом. Он вспоминал одну беседу с Учителем о добре и зле. В этом мире зло и добро связаны одной цепью, не бывает добра без зла и наоборот.
– Говорил Учитель.

– Помнишь как Мефистофель в Фаусте: я та часть зла, которая делает добро... Очень любил Михаил Афанасьевич эту идею. Поэтому смешны люди, пытающиеся искоренить зло в надежде, что наступит всеобщее добро.

– Что же делать тогда, Учитель?

– Как, ты еще не догадался? Нужно уничтожить и добро.

Воропаев потрогал Андрея за плечо и еще раз повторил свою просьбу.

Тот поднял затуманенные очи и увидел Катерину в обществе некого господина в черных очках. Он мог бы ничего и не говорить, но он и молчать не мог. Воропаев после слов о гражданине в очках, сделался как московский борщ, когда в него еще не положили сметаны.

– Ну блин, мне это уже надоело, - и он решительно поднялся.