Вокруг стало совсем не то. Поликлиника стояла цела целехонькая, и даже лучше, чем до пожара. И щепок никаких не было, правда, спичка еще горела. Он поднес ее к обгорелому и когда-то затушенному бычку.

Хм, усмехнулся доктор, а ведь я бросил курить. Впрочем, он часто бросал курить. Он оглянулся опять, не понимая, почему вокруг свет и тепло. И зелень, свежая, сочная, такая бывает только в мае, с клейкими листочками, с прелыми запахами, с тревогами и надеждами.

– Да точно май, - вскрикнул доктор обнаружив веселый птичий щебет. Или все-таки снова сон? Он стал внимательнее присматриваться, будто искал какую-нибудь мелкую деталь, какую писатели обычно добавляют для наивного читателя, что-то вроде бутылочного осколка, блеснувшего в грязи. Мол, если будет какая бумажка грязная на газоне или, на худой конец, монетка стертая... Ах ты черт, - доктор заметил изогнутое пивное стеклышко прямо рядом со скамейкой. Да нет, разве ж это критерий, ведь кажется именно это стеклышко всегда и лежало здесь в прошлой реальной жизни. Господи, да ведь не заграница, чтоб удивляться мусору. Здесь Россия, и деталей этих пруд пруди на каждом углу - никаких дворников убирать не хватит.

Да, уж доктор успокоился и теперь радовался вновь. Ни костров, ни ветра, ни самокопателей. Господи помилуй, неужели ж осталась жизнь ни с чем не сравненная прекрасная дребедень! Он от удовольствия хлопнул себя по колену. Вокруг полным ходом шла реабилитация. Мужики стучали по столу косточками. Женщины эти косточки перемалывали, и все было как и положено. И его никто не трогает, понимают, хирургу мешать нельзя, пусть посидит, отдохнет. Ведь, это наше дело в домино стучать, а у него работа серьезная - спасти и сохранить.

Да, он любил свою работу, потому что лечить - это дело с результатом. Конечно, не всегда успешно - ведь не Бог, да кое-что умеет. Он поиграл тонкими красивыми пальцами и испытал удовлетворение.

Доктору не сиделось. Ему хотелось с кем-нибудь обязательно поделиться своим знанием. Как раз по аллее шел сухой, как заключение о смерти, мужчина. То был профессор-физик с тяжелым, третьим инфарктом. Уж он-то должен понять меня.

– Здравствуйте, Владимир Михайлович, как самочувствие?

– Отлично доктор, добрый день! Профессор очень приятно улыбнулся.

Вообще, надо сказать, он больше был похож не на профессора, а на студента, только не молодого. Да и было ему лет сорок пять.

– Знаете, профессор, я тут на скамеечке заснул и приснилась мне какая-то философская чепуха, но не просто метафизика, а конкретная довольно неприятная комбинация, впрочем, даже жуткая и страшная.

– Бывает. А что конкретно, извините, если вторгаюсь?

– Да конкретно долго рассказывать... Я в этой связи хотел спросить.

В чем все-таки состоит единство картины мира?

– Физической?
– профессионально уточнил профессор.

– Ну, например, да.

– Единство физической картины мира состоит в том, что разные студенты, решая одинаковые задачки, часто получают один и тот же ответ.
– Владимир Михайлович улыбнулся.

– А без шуток?
– доктор еще не совсем отошел от сна, а чувство юмора по-видимому просыпается в человеке последним.

– Знаете, доктор, без шуток, можно много чего наговорить, и про критерий истины, и про копенгагенскую школу, но, лично для меня, по самому большому счету именно это и является доказательством существования мира. Во всяком случае, меня это очень радует. Радует и в тоже время настораживает.

– Поясните вашу мысль.

– Ну, возьмем, например сердце человека.

– А, это ближе.

Доктор вначале обрадовался, но потом насторожился.

– Сердце человека, с физической точки зрения - это насос, сокращаясь, оно создает перепад давления в полном соответствии с законом Бойля-Мариота...
– профессор с сомнением посмотрел на врача, и даже как-то извинительно улыбнулся, будто он грязно выругался.

– Да, да, - понимающе кивнул доктор, - фамилию припоминаю.

– ...под действием которого кровь гонится по сосудам, кстати, и в голову, - продолжил Владимир Михайлович.
– Так вы знаете, что замечательно - хотя сердец столько же, сколько людей, и у каждого из этих людей свой взгляд на мир, зачастую весьма далекий от крайнего материализма, несмотря на все это сердца бьются в точном соответствии с законами Бойля-Мариотта. Меня этот факт просто настораживает.

– Настораживает? То есть вас как физика?

– Как человека!
– профессор улыбнулся, - Ну и как физика, конечно, впрочем, я не могу вам точно сказать, где эта физическая часть у меня конкретно расположена, знаете ли, все эти границы весьма условны.

– И что...

– Так вот, представьте на минуту, такой странный мир, в котором у каждого человека, внутри свой личный закон Бойля-Мариота.

– Тяжеловато лечить в таком мире.

– Не то слово, но гораздо хуже то, что так и должно было быть, если бы мир действительно был дикой неодушевленной природой.

– Ну, это как-то странно слышать из уст естественника.

– Отнюдь, - уверенно возразил Владимир Михайлович, - А ели бы я вам сказал, что это не мои слова, а слова Альберта Эйнштейна...

– Право не знаю.

– Да не важно, Эйнштейн тоже ошибался, но, правда, не всегда.

– То есть, вы хотите сказать, что закон этих Бойля с Мариоттом потому существует, что кто-то специально его настроил?

– У вас светлая голова, доктор, очень рад за нашу медицину. Только курите вы зря.