В переулке началась суматоха и возня. Кто-то взвизгнул, кто-то хрипнул, раздались глухие звуки ударов.

Спустя некоторое время все закончилось, и констебль вернулся на площадь. Поправив мундир на объемистом животе, он пригрозил темному переулку кулаком и присовокупив «Будешь знать, как потешаться!», продолжил свой путь…

…В полицейском пабе «Колокол и Шар» было не протолкнуться: с наступлением темноты здесь собрались без преувеличения все служащие полиции Тремпл-Толл (за исключением Все-по-полочкам Брума, разумеется).

Почти ничего нельзя было разглядеть из-за висящих в воздухе туч синего дыма – констебли курили полицейский табак «Морж». В общем зале горела пара дюжин ламп, и все равно в нем стояла полутьма.

Из радиофора на стойке хозяина заведения, отставного старшего констебля мистера Брекенрида, звучала музыка. Со всех сторон раздавался громогласный смех, стучали друг о друга кружки, а старший констебль Грейвз на весь общий зал зачитывал передовицу газеты «Сплетня». Этот выпуск был таким же старым, как подмышки констебля Лоусона, и выбрали его сугубо наугад из дюжины заранее подготовленных таких же старых выпусков, лежащих стопкой на пабной стойке.

– «ДОСТОЙНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОЛИЦИИ ТРЕМПЛ-ТОЛЛ», – читал Грейвз под дружный смех слушателей. – «Господа констебли Грубберт Бэнкс и Хмырь Хоппер (данные личности хорошо известны широкой публике, так как вечно толкутся на вокзале и мешают проходу) снова отличились…»

Сами герои статьи присутствовали здесь же, пунцовые от стыда, – оба не знали, забраться им под стол, чтобы избежать насмешливых взглядов, или присоединиться ко всеобщему веселью. Их хлопали по плечам, ободряюще тыкали локтями в бока, а старший констебль все читал и читал…

Славная старая традиция… Одна из многих. Каждый Новый год полицейские в Саквояжне собирали передовицы с описанием «проколов» своих коллег за уходящий год и дружно надрывали животы. Никто зла не держал и не дулся, ведь кого на самом деле заботило, что там пишут эти бумагомараки и бездари из «Сплетни». К тому же, это ведь все были старые заметки – вода давно утекла.

Стрелка висящих над камином часов неумолимо, и все же так медленно, ползла в сторону окончания этого долгого унылого года, и с каждой минутой в пабе становилось все жарче и веселее. Кто-то рассказывал приятелям, как «славно отделал того гуталинщика, который приехал в Тремпл-Толл в вагоне с углем», кто-то делал ставки на бои в крысиных ямах в Гари, а кто-то с кем-то просто играл в «Мокрого пса», карточную игру, расхожую в среде представителей закона да моряков.

Один из младших констеблей спросил:

– Когда же на сцену уже выйдет мистер Мяуси?

– Скоро-скоро! – ему ответили. – Все ждут, и ты жди!

В общем зале стояли суматоха и гам. «Колокол и Шар» был насквозь пропитан не только душевностью, но также бессердечием, грубостью и бесстыдной вальяжностью. Ножки запеченных гусей путешествовали на подносах между столами, а кружки то и дело стучали друг о дружку. Разной степени мутности взгляды, то и дело вонзались в часы…

Кто-то затянул старую-добрую новогоднюю кэрол «Крыса виснет на ноже», и все в пабе, не исключая самого мистера Брекенрида и даже Фонаря, пса констебля Гоббса, отвлеклись от своих дел и разговоров и присоединились к пению.

Пейте! Пейте! Лейся хмель!

«Заяц» в кружке – дверь с петель!

То идет не Новый год!

То полиция идет!

Славься, верная дубинка, –

Мы тобой почешем спинки!

Бойся нас и вор, и плут!

Бойся нас – и там и тут!

Бьют часы, мы бьем сильнее!

Правы мы, ведь нам виднее!

Мы пройдем по всем мостам,

Громыхая в барабан!

Э-э-эй-хо! Э-э-эй-хо!

Скрип веревки, хрип воровки…

Полночь близится уже!

Ждать недолго нам осталось:

Крыса виснет на ноже.

Новый год мы встретим в пабе

С кружкой «Зайца» на столе!

Всех вертлявых вздернем браво

На фонарном мы столбе!

Каждый из числа гордых обладателей синего мундира горланил песню во все горло: здесь все единодушно считали, что, чем громче и яростнее ты поешь эту песню, тем ты становишься лучше, как полицейский. «Колокол и Шар» ходил ходуном, столы подпрыгивали, само здание мелко стрясалось. Со стороны можно было решить, что внутри началась война.