Кэбмены в Саквояжном районе обычно работали из рук вон плохо: помимо того, что они взвинчивали цены, так еще и грубили, хамили, преспокойно могли вас не дождаться, могли волочиться сколь угодно медленно (если им не прибавят за срочность), а могли нестись по ухабистым улочкам так, что у вашего желудка был шанс стать лучшим танцором танго во всем Габене. При этом кэбмены из Саквояжни обладали «наметанным глазом», сложным механизмом, состоящим из различных датчиков, измерительных машин, счетчиков миль и прибыли, определителя уровня вашей жизни (сходу) и измерителя уровня вашего стиля. Механизм этот совершенствовался с опытом, годами, каждой новой сотней пассажиров, и однажды кэбмен уже мог мгновенно определить, стоите ли вы растопки, дороги, возможных издержек и вообще мороки… К слову, о последнем. «Заморочные» – это особая категория пассажиров, которые тянут с собой в салон мешок из различных трудностей, домашних животных, детей, спазмические, полные спиртного, желудки, а что уж говорить о грязных и вонючих (особенно вонючих – потом никак не проветришь после них) иностранцах.

Человек в черном пальто и высоком цилиндре, сжимающий в руках черных саквояж, был как раз из заморочных. Причем он являлся худшим представителем данной категории: от него нельзя отделаться. К тому же он бесцеремонно провел внутрь экипажа чернокожего человека, выглядящего так, словно он только что прошел войну против армии безумных кошек, и кошки победили. Помимо прочего, от гуталинщика сильно пахло мочой, но это кэбмена не особо удивило, поскольку он считал, что так обычно пахнет от всех неблагонадежных иностранцев без исключения. Поделать с нежелательным в своем экипаже субъектом извозчик ничего не мог, и ему оставалось разве что скрипеть зубами и бубнить ругательства себе под нос всю дорогу до пункта назначения.

А все потому, что человека с черным саквояжем сопровождали господа констебли, неотступно следующие за кэбом в своем громыхающем темно-синем фургоне. Настоящем жутком полицейском фургоне – с синими фонарями на крыше, золоченой надписью на дверце «Полиция Габена. Полицейское ведомство Тремпл-Толл» и огромным, как переевший медведь, констеблем в штурманских очках за рычагами управления. И этот фургон продолжал стоять все время, пока пассажиры экипажа были в кремовом здании напротив Сиреневого парка. Он же стоял здесь, когда они вышли.

– Вы все поняли, мистер Бэнкс?- спросил доктор, повернувшись к полицейскому прежде, чем сесть в экипаж.

– Все понял, сэр.

По лицу толстого констебля было видно, что ему неприятно обращаться к доктору почтительно, но сейчас они работали сообща, и он рассматривал все это, лишь как временное неудобство и вынужденное перемирие для достижения цели. А еще полицейский был крайне огорчен: они уже почти сцапали чопорного богатея, но им приходилось уходить отсюда с пустыми руками. К тому же выполнять поручения, не понимая их сути, казалось констеблю Бэнксу унизительным и недостойным его. Но новенький самокат, повышение… что ж, это того стоило…

Вместе с констеблем Хоппером они сели в полицейский фургон и двинулись в сторону Дома-с-синей-крышей.

Что касается кэба доктора Доу, то он рванул как угорелый на восток. «Полицейское дело» обычно является неплохим погонщиком для различного рода личностей, которые поторапливаться не привыкли.

Внутри кэб был полон напряженного молчания и… запаха, исходящего от Вамбы.

Доктор искоса поглядел на сидящего напротив туземца и приоткрыл окошко. В салон тут же проникли холодный воздух и звуки уличного движения.

Вамба сидел тихо, словно опасался, что его вот-вот выгонят и заставят бежать следом за экипажем. В кэбе он ехал второй раз в жизни (первый был, когда они прибыли в Клуб).

Дышать в салоне стало немного легче, но от напряжения, облачившего пассажиров в невидимые тесные и глухие костюмы, так просто было не избавиться.

Мистер Келпи был растерян. Дрожащими пальцами он сжимал котелок, обтирал лоб платком и часто-часто моргал, словно ему в глаза попало целое облако соринок. Лекарство бабочника закончилось еще ночью, и ему не терпелось вернуться в ГНОПМ, где хранился его запас. Подбирающаяся все ближе лихорадка делала его нервным и раздражительным.

– Доктор, я ничего не понимаю,- сказал он.- Что там произошло, в Клубе? Вы обвиняли сэра Уолтера Фенниуорта, но… я не уверен, что вы вообще считали его подозреваемым. Или я не прав? Изначально у нас было очень мало доказательств его вины – слишком мало, чтобы пытаться его арестовать. У вас был только лишь мотив?

– Еще был запах чернослива,- негромко вставил Джаспер.

– О, этот запах чернослива…- сказал доктор Доу.- Очень умно…

– Вас нисколько не удивило известие о болезни сэра Уолтера,- продолжил бабочник.- Получается, вы и прежде не считали его убийцей? Зачем в таком случае вы ввели всех в заблуждение?

– Мне нужно было узнать все о пари сэра Фенниуорта и сэра Крамароу, мистер Келпи. Я видел реакцию сэра Уолтера в прошлый раз, когда речь зашла о Черном Мотыльке – он был возбужден и… обрадован. Это никак не вязалось с нашими подозрениями – это им противоречило. К тому же вся эта история с пари не давала мне покоя с самого начала – уж очень она походила на изворотливую попытку получить желаемое и скрыть при этом свою заинтересованность. И когда я сейчас переступил порог Клуба джентльменов-любителей науки, меня волновало лишь то, как они так обыграли, чтобы пари предложил сэр Крамароу. Мы уже были в этом Клубе, говорили с данным джентльменом, и он ничего не рассказал. Что ж, я решил применить встряску – как следует огрел сэра Уолтера электрическим угрем и погрузил его в ванну со льдом, чтобы у него не было возможности юлить и скрытничать. Я знал, что сэр Уолтер из-за его болезни – лишь косвенный участник всего этого дела. Но панацея из слез Черного Мотылька… Подумать только! Как… смело!