— Твоя правда, — согласился Павел Николаевич. — Вот что «Тагильский вестник» пишет: на Волге крестьянские бунты, под Москвой, Тулой, Рязанью — тоже. Османы урок забыли, при императорах даденный. Не удивлюсь, ежели поляки затребуют правобережье малоросское, с ним Белую Русь до Смоленска. Присаживайтесь. В ногах правды нет, — Демидов по-хозяйски штурхнул кочергой горящие угли и подкинул пару сосновых полешек. По стенам заводоуправной избы заиграли красные огненные отсветы.

Волшебная штука — огонь. Глядишь, минуту назад на уральском холоде и в сумерках одни только печальные думы в голову шли, о российской безысходности. А в тепле, сухости да у огня жизнь, кажись, налаживается. Ещё б водочки шкалик… Но о серьёзном — лишь трезвые разговоры.

— Так вам скажу, — начал Демидов. — Самоходный дилижанс не для потехи, но и не для купеческих дел. Новая смута близится. Вот товарищ мой Платон Сергеевич свой рисунок приложил. Потому у вас спрашиваю: возможно ли сей механизм железом обшить от ружейных пуль и мортирку на нём сообразить?

Отец с сыном переглянулись озадаченные, Кулибин сомнение выразил.

— Пусть и возможно. А много ли даст на поле брани один дилижанс да с одной мортиркой?

Тут уж мне пришлось слово брать.

— Уж поверьте. Как на Бородине побывавший, я точно знаю — половина победы проистекает от духа воинского, куража, отваги. Много ли армии призовём, чтоб Урал или Нижний сберечь? А ежели впереди войска дилижанс пойдёт, из пушки паля, которого пуля не возьмёт, совершенно иное дело. Нашим подспорье, страх врагу. Смекаете? А лучше пару или три.

— Далеко сей экипаж не уедет, — практично сказал Ефим. — Дрова, а даже и уголь много пудов весят. Вода в пар убегает. И поначалу неполадки случатся, дело-то новое. Добро, коли версты три одолеет.

— Мало! Требую десять вёрст. И чтоб разборный был, по реке частями возимый и на подводах, а собрать перед битвой.

Демидов поддержал:

— Деньгами не обижу, но дилижанс к лету потребен.

— Слова какие нерусские — дилижанс, экипаж. — Мирон взлохматил и без того кудлатый чуб, подумал и присоветовал. — На пару ходит, стало быть, пароход.

— Да хоть паролёт, — засмеялся Демидов. — Хоть Змей Горыныч. Абы по полю двигался да огнём плевался.

— В отцовских бумагах были рисунки мортирной батареи Нартова под трёхфунтовые гранаты, — задумчиво добавил Кулибин. — И польский многоствол «шмыговница». Оружие для Змея Горыныча видится мне не шибко мощное, но часто палящее.

Почувствовав подходящий момент, я словно кролика из шляпы достал английские бумаги с заметками о ружейных пистонах, описание «перечницы» — двоюродной бабушки револьвера, и как из неё сделать настоящий револьвер, с вращающимся барабаном и латунными гильзами. Прости, дружище Кольт, не у тебя в этом мире первенство.

— Вижу, не ошибся в вас всех. Дерзайте. Только, тс-с-с! — заводчик понизил голос. — Чтоб за стены Выйского слух о пароходе и револьверах не вышел. Поначалу дилижанс сочиняйте, многоствол отдельно. И да поможет нам Бог.

Вечером в демидовском доме мы крепко отметили. До сего дня у нас были только разговоры. Сейчас мы сделали первый и незаметный пока шажок к русской Вандее. Когда следующие шаги станут миру известны, ни Пестель, ни Строганов нас не пощадят.

Светлая голова Демидова продолжала упорно работать, несмотря на три чарочки под вяленую дичь с солёными огурчиками.

— Слушай, Платон. Черепановы да Кулибин — люди с Божьим даром. Однако прав был отец, расчёт здесь нужен. Пётр Иванович, спору нет, человек грамотный, образованный, но и ему паровые машины да пушки в новинку. Далеко наука вперёд шагнула, не угонишься. Нет больше всезнаек, каждый лишь в своём огороде корифей. А как о земляке забыл нижегородском? Позор! Лобачевский Николай Иванович, светлая голова, непременно подсобить может. Расчёты — его вотчина. Осталось привлечь Лобачевского, интерес пробудить. Завтра же ему отпишусь!

Наверняка и другие есть. Жаль, не знал я истории Руси досконально. Вот если бы попал сюда с ноутбуком, да в нём половина русской Википедии закачано, и из лейденских банок батарею на девятнадцать вольт соорудить, чтоб аккумулятор заряжать, когда сядет, всех академиков бы уделал. Мечты-мечты… Моя любимая эпоха наполеоновских войн канула в прошлое. Дальше — наощупь. Больше надежды на великих земляков, раньше — предков, теперь — моих современников. Зуб даю, в двадцать первом веке Паша Демидов если не Илона Маска, то любого российского олигарха-миллиардера за пояс заткнул бы.

Или это четвёртая чарка во мне так разбудила приязнь к собутыльнику?

Хрустнув огурчиком, мой визави вдруг вспомнил:

— Платон, ты, говорят, знатный певец был. Я, загуляв, цыган зову. Но цыгане — не русские, понимаешь? Можешь для меня спеть? Прикажу гитару принести. Параша! Неси барину гитару!

Сложно… После двенадцатого года брал гитару в руки считанные разы. Демидовская шестиструнка была ничего, но, конечно, куда проще, чем та в двенадцатом, отобранная из награбленного французами барахла.