— В чем дело?

— Погорели с этой свиньей.

— С какой свиньей?!

— С той, что вчера рубали.

Еще не понимая толком, в чем дело, он смутно припомнил вчерашний поздний ужин в кругу солдат — полную сковородку поджарки, которую принял как дар именинницы Колиным друзьям; хмельные рыдания осиротевшего Владека и утешительные, со злым туманцем реплики Николая о бандеровском охвостье — крепких, сохранивших при немцах хозяйство мужичках, которых давно надо бы раскулачить: «Мы их еще потрогаем. Реквизнем…»

…А Бабенко уже объяснял. Из его путаной речи постепенно вырисовывалась картина, вызвавшая нервную дрожь.

На рассвете стеклодув Ляшко с трудом разбудил ребят, сообщив, что возле машины вертится какая-то женщина в кожушке. Вышел до ветру — в сумерках не разглядел, шастнул из двери в дверь предупредить. Николай сразу понял, что к чему — хозяйка свиньи! Выскочил, захватив куртку, завел мотор — хорошо еще, была вода в ведре — и наутек, да при повороте зацепил ящиком за штакетник, ящик треснул, свиная голова и голяшки — на снег. Женщина — в крик… и побежала в милицию.

— Подобрал?

— Шо?

— Голову с ногами!..

— Да, — буркнул Бабенко.

На ходу застегивая шинель, Андрей обронил уже одетому помкомвзвода:

— Возьми кого-нибудь с собой. Или сам. Лучше один. Ступай по дороге. Если он приткнулся где-нибудь поблизости, пусть немедленно гонит на базу в полк, станет на прикол и без вызова — никуда ни шагу. Да… Дребедень эту свинячью пусть сбросит по дороге, в лесу…

Все это он сообразил мгновенно, не задумываясь. Мельком заметил не то нерешительность, не то укор в глазах сержанта Юры, но рассуждать было недосуг. Потом… Все боялся, что чего-то не учтет, упустит. Так, в каком-то жарком оцепенении, с грозным ощущением надвинувшейся беды, необратимости случившегося, выскочил во двор, на схваченный морозцем, едко захрустевший под сапогами ледок.

— Товарищ лейтенант, — толкнулся в уши запыхавшийся голос Бабенко. Он оглянулся — курносое лицо ефрейтора таило испуг. — Насчет версии…

— Какой еще версии?

— Николай велел передать: что за машина была — не знаем, наша еще с вечера ушла за продуктами на базу.

— С вечера? С пьяным шофером?

— А больше не придумаешь… Мы ж до кулачки шли за розживой, а попали, видать, не туда. Парубки нас эти спанталычили.

— Какие еще парубки?!

«А, черт! Кто будет разбираться в тонкостях. Грабеж… Гарнизон, прибывший сюда с благородной миссией, увяз, как в трясине. Все, конец».

Страх, не испытываемый никогда прежде, схватил за душу, и он понял, что с этой минуты вынужден будет петлять и оправдываться. В чем? Да не может быть, чтобы они, его ребята, натворили такое. Вдруг пришло на ум: «Спанталычили… парубки». А может, и впрямь провокация, с умыслом? Поди теперь докажи. А надо! Только сейчас Андрей со всей остротой осознал свою вину и ответственность. Не чувствуя под собой ног, зашагал вдоль бараков — вначале быстро, потом медленней — к темневшей невдалеке группе солдат, среди которых маячили фигуры Довбни и женщины в белом кожушке. Он сразу узнал ее — Гапа, Горпина!

На дворе совсем рассвело. Пушил снежок, над домами прозрачно курились трубы, но людей пока не было видно, и он снова побежал. Не хватало еще свидетелей… Хотя через час-другой о происшествии станет известно всем.

— Здравия желаю, — потупясь, ответил на приветствие Довбня.

И в том, как он скользнул по нему взглядом, в непривычном холодке, затаившемся в этом вежливо оброненном приветствии, чувствовалось явное отчуждение. С упавшим сердцем ощутил Андрей как бы пролегшую между ними черту закона.

— Вам-то, лейтенант, неизвестно, случаем, чья все же была машина? — спросил Довбня, вглядываясь в заметаемые порошей следы протекторов. Должно быть, ему неловко было вот так, официально, по долгу службы, задавать вопросы человеку, которого он не хотел, не мог подозревать в случившемся. Казалось, самим вопросом он подсказывает ответ.

Андрей, немного успокоившись, довольно бодро заявил:

— Не знаю, их тут много ездит. Сами видели — перемещаются части.

— Бывает, иной заночует, — вставил Бабенко.

— У кого ночевал этот? — повернулся к Андрею Довбня.

Кажется, старшина был не так уж добр, как показалось Андрею. Теперь в нем говорил лишь инстинкт самосохранения.

— Кто-нибудь ночевал у нас? — спросил он Бабенко.

— Шо вы, товарищ лейтенант, — тотчас нашелся ефрейтор, шмыгнув носом, — вы ж сами запретили, воинский гарнизон. Разве можно нарушать порядок? Видать, в машине и дрыхнул.

Довбня даже рот раскрыл.

— Ко мне заходили якие-то, один в куфайке с погонами, — вдруг вставил Ляшко, все это время сочувственно поглядывавший в сторону Андрея. — Брал воду для авто.