– Прости, Иван! – раскаялся Люцифер. – Боевому коню полагается не ведать страха и во всем поддерживать хозяина. А я поддался глупой боязни и смущаю тебя!

– Ну, полагается… Мало ли кому что полагается. Я ж тебя не корю. Только решай быстрее. Солнце вот-вот взойдет. Мы остаемся или уходим?

– Остаемся. Конечно остаемся. И да оправдается твой расчет!

– Не оправдается – загнусь раком, и ты распинаешь мне задницу копытами. Сразу же, как только у меня появится задница, которую можно распинывать, а у тебя – копыта. До этого можешь ругать как хочешь, если сохраним способность общаться. Слова против не скажу – поделом мне!

Я подошел к распахнутым настежь дверям притвора и встал у порога. Люц последовал за мной, остановился чуть сзади и положил мне голову на плечо. Из глазницы костомеха выпорхнула Весточка и уселась на другое плечо. Э-э-э, как неловко получилось! Твоего-то мнения мы не спросили! Хочешь улететь отсюда? Или остаешься тоже?

Птичка, понятно, не ответила. Однако ее вид говорил о том, что никуда она улетать не собирается. Главное, что кровопролитие закончилось и наступил очередной мирный период нашей жизни.

Над Зальмом разгоралась заря. Как только над крышами домов сверкнули первые солнечные лучи, двери захлопнулись. Я попробовал их открыть – не вышло. Окна потемнели – что с уцелевшими витражами, что с выбитыми, – и через них тоже не удалось разглядеть происходящее снаружи. Валявшиеся в притворе трупы служек и жрецов исчезли, оставив лут кое-где, или ничего не оставив. Со стен сошли пятна копоти от огненных заклинаний. Мгновенно испарились лужицы воды вокруг разбросанных всюду тающих ледяных игл, пропали и сами иглы. Опрокинутые ковчежцы со святынями заняли свои места у стен. Мы прошли в главный зал, посреди которого замер костомех, заглянули в Святая святых – всюду порядок, порубленные тела не валяются на полу, портя интерьер. Храм превратился в камень лишь снаружи, как я и предсказывал. Внутри он остался храмом, и даже заливавший его ночью противный тусклый свет – тот же, что и в других зданиях, – сменился на более яркий и приятный.

Превращения на этом не завершились. Затхлый воздух посвежел. Храм обновлялся: становился таким, каким был до проклятия. Зарастали трещины в мозаичном полу, становились ярче потускневшие фрески на стенах и потолке. Утварь также претерпевала апгрейд – восстанавливалась сама по себе, все ярче сияя самоцветами и позолотой. Наверно, наполнились сокровищами и сундуки в хранилище, но это мы проверять не стали. Все равно оттуда ничего не забрать с собой, как и из остальных помещений. Чудо будет длиться ровно до следующего рассвета, после чего начнутся обратные изменения. Любыми вещами мы сможем пользоваться только пока находимся здесь.

А чем, кстати, воспользуешься? Храм во всей его красе – не очень подходящее место для стоянки. Много великолепия вокруг, однако нет того, что пригодилось бы на отдыхе. Я, например, вместо мраморных плит под ногами предпочел бы песок, которого полно снаружи. А лучше – мягкую зеленую травку. А еще лучше… Надо было в таверне тормозить, блин! Или в одном из жилых домов!

– В храмах можно устраиваться не хуже чем в тавернах, – заметил Люцифер. – Обследуй подвал под притвором, и наверняка отыщешь все нам необходимое. Священники ведь не только молятся да жертвы приносят – они и отдыхать должны. Богослужения иногда идут по многу часов, и даже по нескольку дней, и лишь высшие жреческие чины способны выдержать это за счет одних способностей и маны. Но и они поступают таким образом в редких случаях, во время закрытых бдений для избранных, на которых из верующих присутствуют исключительно высокоразвитые адепты-подвижники. Обычно же устраиваются перерывы, с трапезами единения, проходящими именно в притворах. Священнодействия временно прекращаются, штат храма просит богов проявить снисхождение к слабостям и немощи смертных, и устраивается обедать. Пищей служат подношения продуктами. В основном от крестьян, у которых редко когда водятся деньги. Едят все чины вместе, тем самым демонстрируя свое равенство перед высшими силами. По большим праздникам, когда в богатых храмах продуктовых подношений буквально горы, в трапезах единения участвуют и прихожане. Кто не вмещается в притворе, располагается снаружи, под открытым небом.

– Да здравствует демократия! – сказал я. – Пусть даже по праздникам.

Притвор внутри был заметно уже храма: по обеим его сторонам находились комнаты для служек и жрецов, в которые вели неприметные двери. К ним подошли найденные среди лута ключи. В этих комнатах священники и причетники облачались в приличествующие тому или иному обряду одежды. Там же отдыхали в промежутках между обходами смотрящие маги, когда храм стоял закрытым. Из обоих помещений вниз вели лестницы, а внизу чего только не хранилось. Посуда в корзинах, столы, скатерти; лавки для сидения и возлежания; узкие длинные ковры для этих лавок; удобные мягкие подушечки… Жрецы знали толк в трапезах!

Все причиндалы для единения были удобные и легкие, рассчитанные на регулярные извлечения из подвала и спуски обратно. Я перетащил наверх стол, одну обычную скамью, пару «лежачих», корзину с посудой и много ковров и подушечек. «Лежачие» скамьи поставил рядом, сделав себе место для спанья: получилась кровать шириной с полутораспальную. Сверху постелил ковры, набросал подушечки – да я сегодня как король почивать буду!.. Еще несколько ковров раскатал на полу для Люцифера. Обычно он стоя дремлет, но часа два в сутки спит на боку, в буквальном смысле откинув копыта. А может, в два слоя ему настелить, чтоб мягче было?

– Лучше в три, – не стал скромничать Люцифер. – Если не замаялся вниз бегать.

– Да хоть в пять! – расщедрился я. – Когда ты у меня еще на коврах поваляешься…

Наевшись под завязку, я завалился дрыхнуть. Проснулся ближе к полудню – от голода. Утолив его, снова лег и вторично поднялся где-то часу в пятом дня. Люцифер к тому времени сожрал всю трофейную зерносмесь и навалил в углу притвора такую кучу говна, что для ее перевозки понадобилась бы тракторная телега. Весточка со скучающим видом перелетала с ковчежца на ковчежец, подолгу засиживаясь на каждом. Неинтересно здесь как-то: нет никого живого, с кем можно было бы почирикать за жизнь; ни птичек других, ни белок, ни бурундуков, только долдон-костомех да два постоянных спутника, один из которых только ест и спит, а другой спит и ест!