– Но ведь ты особенный человек, Чарли, – сказал господин Тюльпан. – И после этого тебе придется очень долго прятаться.

– Ага, – подтвердил господин Тюльпан, испустив облако порошка. Неожиданно запахло нафталином.

– Хорошо, но зачем тогда вы меня похитили? Я только-только начал закрывать лавочку на ночь, и вдруг – бац! А еще вы меня посадили на цепь.

Господин Штырь решил изменить подход. Чарли чересчур много спорил для человека, запертого в одной комнате с господином Тюльпаном, в особенности с господином Тюльпаном, одолевшим уже полпакета толченых нафталиновых шариков. Господин Штырь широко и дружелюбно улыбнулся.

– Кто старое помянет – тому глаз вон, друг мой, – сказал он. – Это просто бизнес. Нам нужны всего несколько дней твоего времени, после чего у тебя будет целое состояние, а еще – и мне кажется, Чарли, что это очень важно, – у тебя будет жизнь, чтобы его потратить.

Но Чарли демонстрировал поистине выдающуюся твердолобость.

– Но откуда вам знать, что я никому не скажу? – настаивал он.

Господин Штырь вздохнул.

– Мы тебе доверяем, Чарли.

У этого человека была одежная лавка в Псевдополисе. Мелким лавочникам ведь приходится быть умными, да? Когда нужно обсчитать покупателя так, чтобы он не заметил, они демонстрируют чудеса сообразительности. Вот вам и физиогномика, подумал господин Штырь. Этот парень даже при свете дня сошел бы за патриция, однако лорд Витинари, судя по тому, что о нем говорили, давно бы уже сообразил, как много неприятностей может готовить ему будущее, а вот Чарли на самом деле думал, что сумеет остаться в живых и даже обвести господина Штыря вокруг пальца. Он пытался хитрить! Сидел в нескольких футах от господина Тюльпана – человека, нюхавшего толченое средство от моли, – и пытался их обдурить. Это почти что вызывало уважение.

– Мне до пятницы надо вернуться, – сказал Чарли. – Мы ведь до пятницы справимся, да?

Сарай, который снимали гномы, в течение своей шаткой, скрипучей жизни побывал и кузней, и прачечной, и еще десятком предприятий; в последний раз в нем устроил фабрику лошадок-качалок какой-то тип, который думал, что эти игрушки ждет Большое Будущее, хотя на самом деле им суждено было остаться в Бесславном Прошлом. Одна стена здесь до сих пор была по самую жестяную крышу заставлена штабелями недоделанных лошадок, которые господин Сыр так и не смог продать, чтобы покрыть задолженность по арендной плате. Целую полку занимали ржавеющие жестянки с краской. В банках окаменели кисти.

Печатный станок стоял посередине сарая, и над ним трудились несколько гномов. Уильям и раньше видел станки. Ими пользовались граверы. Но этот был подобен организму. На его доработку гномы тратили столько же времени, сколько и на использование. Появлялись дополнительные валики, натягивались бесконечные ремни. Станок разрастался с каждым часом.

Доброгор что-то делал рядом с большими скошенными ящиками, разделенными на десятки ячеек.

Уильям смотрел, как руки гнома порхают над маленькими отделениями со свинцовыми литерами.

– А почему для буквы «Е» отделение больше?

– Потому что она нам требуется чаще всего.

– И поэтому же она в середине ящика?

– Точно. «Е», потом «Т», потом «А»…

– А люди, наверное, ожидали бы увидеть в середине как раз «А».

– А мы туда положили «Е».

– Но у вас «Н» больше, чем «У». А ведь «У» – гласная.

– «Н» нужна чаще, чем ты думаешь.

В другом конце комнаты танцевали над такими же отделениями пальцы Кезлонга.

– Кажется, будто можно прочитать, что он набирает… – начал Уильям.

Доброгор поднял взгляд. На секунду прищурился.

– Зарабатывай… ищо… больше… денег… в… свабодное… время… – прочел он. – Похоже, нас опять навестил господин Достабль.

Уильям снова посмотрел на кассу с литерами. Да, в перьевой ручке потенциально заключалось все, что ты ею писал. Это он понимал. Но оно там заключалось чисто теоретически, а значит – безопасно. А эти куски тускло-серого металла выглядели угрожающе. Уильям понимал, почему они вызывали у других тревогу. Сложи нас как надо, словно говорили они, и мы станем тем, чего ты хочешь. Или даже тем, чего ты не хочешь. Из нас может получиться что угодно. А проблемы – особенно легко.

Запрет на наборный шрифт не был по-настоящему узаконен. Но Уильям знал, что граверам этот шрифт не нравится, потому что мир устраивает их и таким, какой он есть сейчас, спасибо огромное. А лорду Витинари, по слухам, он не нравился потому, что, когда слов слишком много, они смущают людей. А волшебникам и священникам он не нравился потому, что слова имеют большое значение.

Гравюра есть гравюра, она завершена и неповторима. Но если разобрать свинцовые буквы, из которых прежде было сложено имя бога, а потом с их помощью напечатать кулинарную книгу, как это скажется на божественной мудрости? А на пирогах? А уж если напечатать руководство по навигации тем же шрифтом, что и книгу заклинаний, – о, в какие края тебя заведет путешествие.