Двоих крайних тут же ткнули стволами автоматов под ребра и повели в сторону прохода. Зинчуков кивнул остальным своим бойцам, после чего двинулся ко мне. Он подошел, цепким взглядом окинул нас с Дориным, после чего обратился ко мне:

— Ну что, Аника-воин, подергал смерть за усы?

Я криво усмехнулся в ответ:

— Подергал. Надергался так, что от усов одно воспоминание осталось.

— Мда, заварил ты кашу... если бы не та женщина, то похоронили бы тебя здесь, — покачал он головой.

— Если бы не та женщина, то не паслись бы вы возле церкви...

— Ну, из-за неё чуть всё не сорвалось, она же и исправила положение. Шерше ля фам, как сказали бы предки де Мезьера, — хмыкнул Зинчуков.

— Всё-таки Головлев был прав, — пробурчал Дорин и мотнул головой на Зинчукова. — Ты из этих...

— Если бы я сказал правду, то ты бы согласился повыеживаться перед смертью? — спросил я. — Или сложил бы лапки, как Серёга?

Я кивнул в сторону лежащего связиста. Дорин посмотрел на нашего бывшего коллегу и буркнул:

— Может бы и не сложил... Тебя хоть Борис зовут?

Пришлось снова усмехнуться. Дорин понимающе кивнул.

— Как он? — спросил Зинчуков у перевязывавшего меня мужчины.

— Царапина. Прошло на вылет, основные органы не задеты. Молодой, заживет, как на собаке. Второй вот похуже. Требуется амбулаторное лечение, — проговорил мужчина, показывая на Дорина.

— Будет сделано, — ответил Зинчуков и подозвал двух человек.

Те аккуратно уложили Дорина на импровизированные носилки, слепленные тут же из двух мантий, после чего понесли его в сторону выхода. Геннадий смотрел на меня до тех пор, пока не исчез в дверном проеме. Одного майора унесли, второй майор остался. И второй не собирался дарить мне покой.

— Ладно, поднимайся! — протянул руку Зинчуков. — Хватит отдыхать.

— Ага, только закемарил... — ухватился за протянутую руку и поднялся. — Придется вставать... Слушай, майор, а куда главнюков-то увели?

— В отдельной комнатке ждут своей участи. Сейчас тебя отправлю и пойду к ним. Не волнуйся, своё они получат сполна.

Я на миг задумался, а потом сказал:

— Они выйдут из той комнатки?

— Навряд ли... — многозначительно ответил Зинчуков.

— А я... Я могу пообщаться с ними минут пять-десять? Дашь такую возможность?

Зинчуков непонимающе уставился на меня:

— Зачем тебе это? Или ты хочешь своими руками...

— Не, я их даже пальцем не трону — у тебя получится лучше, — покачал я головой. — У тебя и других это лучше получится. Мне просто поговорить...

— Хочешь залезть в злодейскую душу, — с пониманием улыбнулся майор. — Да уж, это интересные объекты для исследования. Но хватит ли тебе десяти минут?

— Я думаю, что хватит, — сказал я в ответ.

— Тогда пошли, — пожал плечами Зинчуков. — За твои действия заслужил...

Я пошел за ним, перешагивая через лежащих людей. Чувствовал, что спину прожигают ненавидящие взгляды стоящих.

— А что с этими будет? — кивнул я на мертвых. — В братскую могилу всех?

— Не-е-е, — покачал головой Зинчуков. — Из них повытаскивают пули, а потом посадят в самолет. Он где-нибудь успешно потерпит крушение и всё — мертвые унесут тайну своей смерти в могилу. Полетят на конференцию, а в пути попадут в шторм или в Бермудский треугольник. Остальные будут молчать, а кто скажет — рискует повторить судьбу усопших.

Я покивал. Была в моём прошлом одна странная катастрофа с малазийским боингом, про которого тоже говорили, что там летели мертвые люди. Это крушение активно приписывали в вину России, но толком так доказать ничего и не смогли. Провокация провалилась.

Похоже, подобные вещи практиковались и раньше...

Тем временем мы вышли из бункера, прошли по узкому коридору и оказались возле двери с двумя автоматчиками. Зинчуков кивнул мужчинам и те посторонились, пропуская нас внутрь. Внутри, помимо вышеупомянутой троицы находилось ещё четверо человек, причем двое из них были с оружием — охраняли пятерку. У пятерых руки стянуты за спиной ремнями. Судя по кривящимся рожам, стянуты были без сожаления.

Четыре стола, восемь стульев, коричневая доска на стене — этакий миникласс для привилегированных гостей.

Да уж, теперь это не хозяева жизни, теперь это загнанные в угол старые крысы, которые даже и кинуться-то толком не могут. Им оставалось только затравленно смотреть на вошедших.

Шевельнулось ли у меня в груди что-либо при взгляде на этих людей? Если только презрение, потому как ничего другого я не мог испытывать. Ненависти до зубовного скрежета у меня не было. Было лишь отвращение к выродкам рода человеческого, которые решили, что могут править людьми, посылать на смерть и безнаказанно убивать. И всё это они решили из-за того, что им показалось, что их кровь чище, а цвет кожи лучше.