Однако, принудительное погружения моей тушки в наркоз, становится в этом мире тенденцией. Неприятной скажу я вам тенденцией. Но вот выход из тьмы сейчас порадовал больше. В прошлый то раз меня просто полили основательно волшебной водичкой, наслаждение конечно получил от этого незабываемое, но в этот раз!..

Тот, кто рассказывает, что он, придя в себя после отключки, долго лежит и слушает, что там говорят, пока думают, что клиент в состоянии овоща — обманывают. Нет, сказал слишком мягко, врут они, так как наверняка самих не вырубали, и такого бесценного опыта не имеют.

Происходит это процедура так: Сначала бессмысленные глаза открываются, и только потом, спустя время, включается мозг, а способность соображать приходит вообще только после долгого и тупого обшаривания глазами местности. Ты конечно скажешь, что в прошлый то раз я не сразу свои гляделки продрал. Конечно, согласен. Только я не думал тогда, а балдел, это, разные вещи. Не веришь мне, попроси своего соседа, покрепче приложить тебя табуреткой по голове, вот тогда и поспорим.

Но я отвлекся. Когда способность соображать, вернулась в мою бедную голову, я понял, что пристально смотрю в одну прекрасную точку, и вижу лицо ангела. Солнечный нимб вокруг, немного оттеняет черты, но от этого они выглядят еще более загадочно и привлекательно. Огромные голубые глаза, очерченные аккуратными ниточками бровей, и длинными чуть вздернутыми в верх ресницами, смотрят на меня с такой материнской нежностью, что хочется выть и плакать, жалуясь на судьбу. Губы, такие нежные, чувственные губы улыбаются, но сразу видно, что им не смешно, они сочувствуют бедному мне, и пытаются таким вот образом подбодрить. Желание поцеловать это чудо, стало единственным, о чем я мог думать. Я вытянул губы и попытался подняться.

Шлепок трехпалой ладони по лбу, вернул меня в первоначальное положение раздавленного червя.

— Лежи сакур озабоченный (Сакур, это дикие собаки местные), рано тебе еще о случке думать. — Гоня, козел, обломал своим похабным комментарием, все мои грезы. Еще и заржали все вокруг, аборигены хреновы, охотнички недоделанные.

Мой ангел поднялся, улыбнулся, окатив нежностью, переветрил меня (по-нашему, перекрестил), проворковал, что-то неразборчиво, запрыгнул на белоснежную лошадь и исчез. Ну почему все хорошее так быстро заканчивается?

— Что?.. Что она сказала? — Я не узнал свой собственный голос. Такое волнение накатило.

— Кто? — Гоня недоуменно посмотрел на меня глазом из подбородка. — Ах Лариния. — Дошло до него наконец. — Сказала, что ты урод. — Эта сволочь снова закатилась хохотом, поддержанным хором таких же ушлепков, как и он. — Но, правда, еще добавила, что смелый. И что глаза восстановятся, со временем и перестанут в разные стороны смотреть. Смелый, косоглазый урод. — И опять ржет.

Прощаю. Всех прощаю. Я смелый. Я урод, я счастливый урод, а уродство, как известно, это просто своеобразное воплощение красоты, неоцененное пока, но со временем…. Я найду своего ангела, я докажу.

— Вставай, хватит валяться. — Гоня сволочь, второй раз меня в реальность возвращает. Что ему неймется? — Нужно панцирь с того пантара снять, пока вонять не начал. Дын тебе поможет. Он как раз с тобой поговорить хочет. Поспешите.

Я-то думал, что ускакал за время драки далеко от лагеря, оказалось, что нет, по кругу меня покатали, и уложили в ста метрах, рядом совсем. Дыня, несвойственно для него молчаливый, тыкал черным ногтем, показывая в каких местах рубить, и ворочал тушку моего трофея, открывая новые мета сочленений жесткого панциря добычи. Мясник из меня никакой, да и дровосек не очень, поэтому я часто промахивался топором, одолженном мне, не попадая по нужным местам, к неудовольствию помощника.

— Ты, это, Пусь. По аккуратнее. Ногу так себе отрубишь или мне руку. — Дын задумался. — Неопытный ты и слабый, — он опустил сразу все три глаза, что не свойственно для дроцев, они всегда внимательны, и не позволяют себе так расслабится, обычно у них подбородочный глаз за землей наблюдает, а остальные два, по округе шарят, причем каждый в своем направлении. Уроды, что с них взять.

— И еще спасибо. Я тебе жизнь должен. От пантара обычно спасения нет, если в одиночку. На него только толпой охотятся. А ты один смог. — он снова задумался. — В общем моя жизнь теперь твоя. — Он поднял глаза и уверенно твердо посмотрел на меня.

— Зачем мне твоя жизнь Дын. Оставь ее себе. Эту зверушку я случайно завалил, с испугу, просто так получилось. — Я рассмеялся, ведь эти его слова принял за своеобразное шутливое «спасибо», но ошибся.

— Отказываешься?! — Он вскочил, выхватив свой топор и принял грозный вид, приготовившись атаковать.

— Ты охренел, дыня. — Я опешил от такой смены настроений и попятился. — Голову напекло, или моча ударила? Спрячь железку.

Он резко сник и сел в песок, со злобой отшвырнув топор в сторону.

— Прости, забываю, что ты наших обычаев не знаешь. Не принято у нас от предложенной жизни отказываться. Оскорбление это.

— Откуда я знать мог?

Он кивнул.

— Так что? — Глаза воткнулись в меня в ожидании ответа. — Принимаешь?

Блин, наверно последствия удара головой сказываются, туплю.

— Ну раз отказ за оскорбление считается, то принимаю конечно. Только не понимаю на хрена тебе это надо?

— Тогда обветри меня, и скажи, что принимаешь мою жизнь в полное подчинение, до тех пор, пока жив сам или жив жизнь отдавший.