— Как хочешь, ты уж сама все решила, и нечего тут советовать.

Он постарался скорее выпроводить ее, чтобы она тут не мешалась, и принялся за лепку. В который раз он уже возвращается к одной и той же теме — выразить через автопортрет трудности и тяжести жизни, высказать боль тоски по неведомому. Законченная работа всякий раз оставалась стоять на столе, если он сам не браковал ее и не уничтожал, лишь до прихода Ядвиги. Достаточно было одного незначительного замечания с ее стороны, как он снова превращал все в комок глины. И вовсе не из-за того, что обижался на ее критику. Если и была со стороны Степана обида, то лишь на собственное бессилие, и ничуть не на нее.

— Ежели вы хоть в чем-то покривите душой и не скажете мне правду, больше не буду считать вас другом, — предупредил он ее, когда Ядвига однажды попробовала пожалеть его и сказала, что работа в общем-то ничего.

Она с каждым разом все больше убеждалась, что Степана обманывать нельзя: рано или поздно он сам придет к верному заключению. А ей он верил, верил, как самому себе. Она это чувствовала и больше не делала попыток лгать. Ему нравилось, когда она высказывалась прямо и коротко, без обиняков.

Сегодня у него что-то совсем не ладилось. Перед мысленным взором неотступно маячила женщина с красным знаменем, шагающая по баррикадам, а в ушах то и дело звучали слова пьяных манифестантов. Убедившись, что работа на этот раз не пойдет, он, наконец, отошел от стола, вытер насухо руки и набил трубку. Не слишком ли над мелкой темой он бьется? Эта мысль пришла внезапно и уже больше не оставляла его в покое. Он выкурил трубку, оделся и вышел побродить по вечернему городу. В эту минуту ему очень недоставало Ядвиги. Как бы он хотел сейчас поделиться с ней своими сомнениями. Но к ней не пойдешь, да и не хотелось ему показываться на глаза ее родителям...

Ночная Москва несколько успокоила Степана. Улицы были тихи и почти пустынны, лишь изредка попадались подгулявшие компании — осколки дневных манифестаций, да на перекрестках темными тенями маячили проститутки. Усталый от ходьбы и продрогший, он заторопился в постель, чтобы скорее согреться. Поверх тонкого байкового одеяла кинул старое пальто, новое так и осталось у портного. После рождественских праздников денег хватило лишь на костюм. Портной настоятельно советовал не отказываться и от пальто, он, мол, подождет, ему нечего бояться, у Степана есть поручатель, в случае чего, заплатит он. Степан попросил старика попридержать пока пальто у себя: будут деньги, сам выкупит...

Степан долго ворочался на жестком свалявшемся тюфяке. В голову лезла всякая мелочь и чепуха. Мысли независимо от его желания перескакивали с одного на другое. Ни с того ни с сего опять вспомнилась Маруся, которая, наконец, по словам Аксиньи, нашла себе постоянного хахаля. Недолго же она удержалась в натурщицах... А сама-то Аксинья какова, хитрая бестия. Ох, не завела бы ее эта хитрость на ту же дорожку, на какую попала ее подруга... Перед самым забытьем в мыслях Степана снова мелькнула женщина Делакруа со знаменем в руках...

Вторая половина зимы для москвичей прошла в беспокойных ожиданиях. Вести из Маньчжурии не радовали. Газеты по-прежнему сообщали о военных действиях весьма скупо, да они и на самом деле развивались не так активно. Но недостаток официальной информации сторицей восполнялся различными слухами. В начале апреля из тех же неофициальных источников стало известно о потоплении адмиральского броненосца «Петропавловск». На нем находились вице-адмирал Макаров и знаменитый художник-баталист Василий Васильевич Верещагин. Они погибли вместе с экипажем броненосца, состоящим из семисот человек. В училище с прискорбием встретили весть о гибели живописца Верещагина, долго и шумно обсуждали в коридорах и классах его случайную и безвременную смерть. Степан горевал вместе со всеми. Жизнь художника, богатая приключениями и полная опасностями, была ему по душе. Он восхищался им и как неустанным путешественником, и как добровольным участником всех войн, которые вела Россия при жизни художника. Неусидчивый и беспокойный характер и на этот раз бросил его в самую гущу трагических событий. «Таким ли должен быть настоящий художник? — спрашивал себя Степан и отвечал: — Именно таким!»

С Ядвигой они в этом вопросе расходились. Та считала безумием для художника подвергать себя опасности. Степан и не спорил с ней об этом. «В силу своего положения и характера женщина и не может думать иначе», — рассуждал он.

С окончанием занятий в училище Степан надумал съездить в Алатырь, проведать отца с матерью и братьев. Уже три года их не видел. Переписывался он с ними тоже редко, от случая к случаю. Последнее письмо от отца получил накануне пасхи, из него узнал, что брата Ивана мобилизовали помощником машиниста в Маньчжурию. Так что война не миновала и их семью.

Бродский не стал задерживать Степана, когда тот попросил отпустить его на лето, месяца на два, даже выплатил ему небольшое отпускное пособие. У Степана, наконец, появилась возможность выкупить у портного пальто. Но он не успел этого сделать. Вечером встретился с Ядвигой и сказал ей, что собирается в Алатырь. Ядвига запрыгала от радости. Оказывается, она тоже задумала путешествие по Волге и намеревалась пригласить с собой и его, Степана.

— Алатырь это ведь, кажется, где-то на Волге? Если ты не против, я тоже могу погостить у твоих родителей.