— Это ошибка! — закричал я, размахивая конвертом. — Это не наш адрес. Надо читать, что написано на конверте. Здесь стоит не наш номер дома. Это письмо моему однофамильцу.

Я прыгал и кричал, как настоящий дикарь. В восторге я поцеловал явно растерявшуюся жену в нос, перецеловал детей и родителей. Вслед за мной стали, ликуя, прыгать мои дети и вопить: «Надо читать, что написано на конверте!» С криками. «Дай, дай мне!» они выхватывали друг у друга конверт. Воспрянули мои старики, будто увядающие растения вдруг щедро полили водой. Не радовалась лишь одна моя жена. Похоже даже, она была разочарована. Ведь у нас три девочки. А жене очень хотелось иметь сына.

— Бедный ребенок, — сказала она. — Какой красивый мальчик, и какой негодяй его отец! Таких мало четвертовать. Не радуйся, им вполне мог оказаться и ты. Просто на этот раз тебе удалось выкрутиться.

Писатель Розанов наблюдал жизнь… Из служебного хода дома отдыха группами и в одиночку выходили, сгибаясь под тяжестью огромных хозяйственных сумок, работницы столовой.

«Бедняжки! — пожалел их Розанов. — Как все-таки еще обременителен труд женщин». Он вспомнил, что точно такие же тяжелые сумки видел в руках у уходящих домой работниц мясокомбината, где он выступал, в санатории, где раньше отдыхал, в ресторане, куда иногда заходил поужинать. И повсюду в глаза бросалось одно — скромность несущих сумки. Даже тогда, когда они брали на себя излишне большой вес, все равно, волочась под его непомерной тяжестью, старались незаметно покинуть место службы.

«А все-таки весьма любопытно, — подумал Розанов, — что бы могло быть в этих переполненных сумках? Очевидно, во время своего короткого перерыва они как угорелые мечутся по магазинам, покупая продукты для своих семей: мясо, масло, птицу, рыбу, крупы, овощи, фрукты… И все лучшее, все высшего сорта».

— Вам тоже приходится заниматься этим? — сочувственно обратился Розанов к пожилой уборщице, кивая в сторону уходящих.

— Что вы, что вы! — испуганно отшатнулась та. — Боже упаси! В жизни никогда не занималась этим.

«Значит, она не такая заботливая и сознательная», — с сожалением подумал Розанов и повернулся к садовнице — сравнительно еще молодой, худенькой женщине:

— А вам? Только будьте откровенны. Ведь я писатель. Мне, как и врачу, можно говорить всю правду.

— Нет, — слегка смутилась она. — Сами видите, какая у меня работа. А если уж быть до конца откровенной, то иногда я приношу домой букет цветов, и все. Для родителей.

— Все ясно. — Розанов покивал головой. — Все ясно. Значит, у вас покупками занимаются родители — мама или папа. Зато какая прелесть — букет цветов!

Исполненный достоинства, он направился к себе в комнату, чтобы продолжить работу над новым романом. Писалось отлично. Слова слетали на бумагу с кончика ручки так же легко, как вылетают трели из клюва голосистой птахи. Исписав несколько листков чистой белой бумаги, Розанов с удовлетворением подержал их на весу в руке и сказал: «У них своя тяжкая ноша, у меня своя».

Остаток дня он спорил с критиком Кривоглазовым об этимологии слова «дебелый». Розанов утверждал, что это слово заимствовано из украинского разговорного языка: «дэбэлы». Критик же, напротив, доказывал, что это чисто литературное русское слово — «белый», но с французской приставкой «де». Оба они увлеклись и говорили на повышенных тонах. Розанов так разгорячился, что поужинал с необыкновенным аппетитом. Зато спал беспокойно, хотя и принял перед сном несколько капель модной сейчас настойки пиона. Ему снились «дебелые» люди. А если уж говорить точнее — женского пола. И почему-то только молодые.

Рано утром его разбудили прикосновением теплые пальчики солнечных лучей. Розанов понял, что больше не заснет, и вышел на крыльцо подышать свежим воздухом. Было пять часов утра. Птицы неистовствовали, солнечные косые столбы пронизывали зеленые кроны берез, лип, сосен, елей. На венчиках цветов и на стебельках травы искрились тысячи бриллиантиков росы. «Прелестно, прелестно! — бормотал Розанов. — Такое прелестное утро. Сейчас я придумаю какой-нибудь гениальный сюжет. Или хотя бы одну гениальную фразу… — Он полной грудью вдохнул свежий утренний воздух и зажмурился. — Прелестно, прелестно!»

— Страдаете бессонницей, голубчик?! — услышал он чей-то скрипучий голос.

Розанов вздрогнул от неожиданности, но не сразу открыл глаза. Он не хотел возвращаться к этой ужасной действительности, где его ни на минуту не оставляют в покое. Но сколько же можно стоять с закрытыми глазами? Волей-неволей их пришлось открыть. И он не обманулся в своих ожиданиях: прямо против него стояло какое-то маленькое допотопное существо, в глубоком прошлом мужского пола, и безмятежно улыбалось ему открытой, детской, беззубой, располагающей к дружбе улыбкой.

— Доброе утро! — вежливо сказал Розанов. — Чудесная погода, не правда ли?!

— А вы, голубчик, делаете зарядку? — спросил старичок.

— Иногда, — уклончиво ответил Розанов. — Бывает.

— У вас тоже диабет? — удивился старичок. — А какая у вас диаграмма — кривая или прямая? Если прямая — выпейте крепкого сладкого чая и сразу уснете на весь день как новорожденный.

— Если я выпью стакан крепкого чая, то я уже не усну до самого вечера. — Розанов снисходительно улыбнулся. — А почему вы решили, что у меня диабет? У меня, правда, не диабет, но нечто другое, ничуть, уверяю, не лучше.