Шрифт:
— Ну как? Тебе понравилось? — Он ждал только похвалы.
— Как сказать. Есть удачные строчки. Тебе надо учиться.
— Зачем мне учиться? — пылко возразил он. — Чему учиться? Разве жизнь не лучшая школа? Разве в моих стихах мало поэзии, чувств или мыслей?
— Поль Валери сказал: важно не то, что поэт сам думает или чувствует, а какие мысли и чувства будят его стихи у читателей.
Он пожал плечами и с сожалением сказал:
— Я завтра уеду. Меня здесь не понимают.
Он уходил, чуть наклонясь вперед, — стремительно, нервной походкой. Безумец, одержимый любовью к поэзии. Я смотрел ему вслед и почему-то вспомнил бродягу Франсуа Вийона. «Бедняга, — подумал я, — а ведь он в самом деле настоящий поэт…»
КЛАД
Жили-были два студента — Гриша и Миша. На лекции они не ходили, ничего не читали, а целыми днями валялись на кроватях, курили и, окутанные клубами едкого дыма, сладко фантазировали о том, как разбогатеть.
Время от времени один из них предлагал новый план, и тогда спор разгорался еще сильнее — словно в костер бросали охапку сухого хвороста.
Однажды Гриша решительно вскочил на ноги и заявил: «Все, баста. К чему нам зубрежка? У меня есть идея — мы должны найти клад! То-то же мы утрем нос всем этим жалким зубрилкам и вволю посмеемся над ними».
«Согласен! — воскликнул Миша, тоже вскакивая на ноги. — Идем скорее. Я дрожу от нетерпения».
И друзья поспешили в путь. И казалось — стоит только выйти за порог дома и копнуть поглубже у первого же дерева, как клад сам прыгнет им в руки. Перед глазами лучисто сверкали груды драгоценных камней и золотых монет.
Дрожа от нетерпения, приятели добежали до первой же рощицы, отмерили семь шагов вправо, девять прямо и начали копать. Не замечая ни времени ни усталости, они остервенело отбрасывали прочь камни, вгрызались все дальше и дальше в недра земли. Им чудилось, что еще секунда — и они наткнутся на клад. Лопаты так и мелькали в воздухе. Земля и песок летели вверх как хороший фонтан.
Наконец последовал последний удар лопатой, и копать дальше стало нечего — Гриша и Миша выбрались из открывшегося перед ними отверстия и оказались на другой стороне планеты. Вот так поработали!
Не успели они отереть пот со лба — к ним подошел пограничник: «Пожалуйста, предъявите визы!»
Гриша и Миша опешили: «О визах мы как-то не подумали». — «Ну так полезайте обратно».
Делать нечего, пришлось лезть обратно. Быстренько засыпали свою яму, постояли, подумали и побежали в горы — там-то уж наверняка кладов видимо-невидимо. Добежали. Посмотрели на горы, посмотрели друг на друга. Горы огромные, а они сами маленькие-маленькие. Но, молодцы, не растерялись: «Уж как-нибудь осилим».
Подступились к самой большой горе и начали бросать камни, да так шустро, что вскоре от горы ничего не осталось. Одно голое место. А клада нет как нет. Раз-два, взялись за другую гору, потом за третью. Все перебросали. А клада нет как нет. Задумались: «Эх, не там, по всему видно, ищем. Что делать?»
«Слышал я, — сказал Гриша, — на дне моря кладов полным-полно. Сколько кораблей затонуло за все прошедшее время! В одном «Черном принце», утонувшем близ Балаклавы, вся зарплата была для французской и английской армии».
Побежали к морю. Надели акваланги и — в воду — бултых. Лазили по дну, все море взбаламутили, ничего не нашли. Совсем пали духом. Больше искать негде. Как вдруг видят: по берегу идет бедно одетая старушка. «Возьмите меня с собой», — просит. «Очень ты нам нужна», — сказал Гриша. «Нам и без тебя тошно», — вздохнул Миша.
«Возьмите, не пожалеете, — сказала старушка. — Я вам всю правду говорить буду».
«А ну давай попробуем, — сказал Гриша. — Скажи, что ты о нас думаешь?»
«Жалко мне вас, бедных, — вздохнула старушка. — Таких лодырей свет не видел. За то время, пока вы клады искали, вы бы три академии могли закончить. А вы горы перевернули, лишь бы ничего не делать».
«Ну вот еще! — возмутился Гриша. — Зачем нам нужна твоя правда, бабка?»
«Дура ты, бабка, — сказал Миша. — Ничего в кладе не смыслишь. Да на свете нет ничего приятней, чем клады искать. У каждого своя правда. Проваливай».
Вздохнула бабка, ничего не сказала, завязала платочек на голове и пошла своей дорогой. На том и расстались.
МЕДАЛЬОН
В кабинет директора театра натолкалось столько народу, что нечем было дышать. Чествовали старейшую сотрудницу театра — администратора Эмилию Юрьевну Жилову, которую все привычно называли Эмма. Ее щедро осыпали теплыми словами и цветами. Жилова вертелась во все стороны, чтобы не пропустить ни одного знака внимания, ни одного хлопка и намека на комплимент — она нервически улыбалась, кланялась, прижимала руки к сердцу, посылала воздушные поцелуи. Пожилая билетерша принимала из рук юбилярши цветы и подарки и складывала их на стол.
— Ну и теснота, — ворчливо сказал Меркуров — сорокалетний «молодой герой», — неужели нельзя было провести сие мероприятие в зале?
— Эмма перестраховалась, — объяснил его приятель Федосейкин, подвизавшийся на подмостках в амплуа «злодея». — Учла опыт наших постановок. Хочешь — уйдем…
— Ну что ты! — возразил Меркуров. — Эмма обидится. Хотя бы перекусим. Чего же ради столько мучились?
— Увы, многих друзей нашей блистательной юности уже нет в живых, — жеманно говорила между тем широко известная артистка — симпатичная старушка, привыкшая греться в лучах славы. — Нет, например, с нами нашей подруги Жанночки. Эмилочка, ты, конечно, помнишь Жанночку?