«Интересно, — спросил сам себя Иванушка, — что может думать кот обо всех этих мертвецах-калеках? О девице с одной рукой, которая чуть было не убила его? О горбатом одноглазом мужике, который заставил его летать по воздуху? Кот может решить, что он сошел с ума? Или нет?»

Однако котофея, похоже, все эти странности совсем не занимали. Он фыркнул и отвел взгляд от купца-колдуна, словно бы говоря: подумаешь, ничего особенного. А потом — поразительное дело! — уселся на землю и с самозабвенной тщательностью принялся вылизываться.

Иванушка облегченно выдохнул — он только теперь понял, как долго задерживал дыхание. А потом перевел взгляд на своего деда — окинул взглядом его всего, от согбенной спины и до руки с множеством локтей. И — снова едва не забыл дышать, когда увидел, как на сей раз переменилась эта рука.

2

К голове Зины прилеплялось теперь не подобие пуповины. И даже не мнимая кровяная колбаса. Всего за пару минут рука Кузьмы Алтынова совершенно обесцветилась — стала походить оттенком на шляпку бледной поганки. Ладонь, что накрывала голову Зины, стала полупрозрачной. И сквозь неё частично просвечивали черные волосы поповской дочки. А пальцы купца-колдуна и вовсе были почти не видны — походили на истаявшие кривые сосульки на мартовском солнце.

Впрочем, говорить — устами Зины Тихомировой — Иванушкин дед пока еще мог.

— Силы мои на исходе, Ванятка, — прошелестел он. — Так что не стану рассусоливать. Ежели ты понял, что заставило меня вернуться, то поймешь и остальное.

И дальше он говорил так тихо, что Иванушке пришлось целиком обратиться в слух, чтобы разбирать его слова. Что, возможно, было и к лучшему: так он мог не всматриваться в пергаментное лицо Зины. Не ужасаться его омертвелости. И не думать о том, что всё, с ней произошедшее, лежит на его совести.

Сказанное дедом отчасти подтвердило догадки Иванушки. Но во многом — стало для него полным откровением. И он в изумлении покачал головой, когда дослушал Кузьму Алтынова.

— Так ты понял меня? — спросил купец-колдун. — Скоро зайдет солнце, и мне пора уходить. Я не могу ждать.

— Я понял, — кивнул Иванушка — и обернулся к деду, вгляделся в его настоящее лицо. — И готов исполнить всё то, чего ты требуешь, дедуля. Но не мог бы и ты сделать для меня кое-что?

— Вернуть твою подругу к жизни я не могу, — едва слышно прошелестел Кузьма Алтынов. — Не смог бы, даже если бы и захотел.

«А ты еще и не хочешь этого делать, дедуля! — подумал Иванушка. — Ну, да ладно! Если Бог даст, я и сам с этим управлюсь».

— Я хотел о другом попросить, — сказал он. — Скажи мне, где сейчас батюшка? Тебе ведь это известно? Ты сказал мне: я снова его увижу, когда сделаю, как ты велишь. Но я должен знать: с ним ничего плохого не случилось? Ты говоришь, что я должен без промедления уходить отсюда, но я не уйду, пока этого не узнаю.

Кузьма Алтынов что-то ответил внуку. Но так тихо, что Иванушка опять повернулся к Зине — надеясь по движениям её губ понять, что скажет ему дед.

— Дедуля, я не разобрал! Повтори, пожалуйста! — попросил он.

Однако его дед ничего ему не повторил. Его рука цвета бледной поганки отпала вдруг от головы Зины — с почти непристойным чмоканьем. А потом начала очень быстро, сустав за суставом, втягиваться в черный пиджачный рукав купца-колдуна. И только слышались частые сухие щелчки, когда очередной локоть входил в дедово плечо.

— Дедуля, нет! Погоди! — воскликнул Иванушка.

Но он уже и сам понял, что «годить» его дед не станет. Солнце вот-вот должно было закатиться по-настоящему, и, стало быть, Кузьме Алтынову всего ничего оставалось пребывать в более или менее человеческом облике. Эрик перестал, наконец, намывать морду лапой — снова вперил взгляд своих желтых глазищ в купца-колдуна. А тот крутанулся на месте — повернулся к внуку спиной, на которой зияла прореха. И прыгающей походкой устремился прочь.

Кузьма Петрович больше не левитировал — удирал некрасивой, какой-то крысиной побежкой. И бежал он в сторону алтыновского склепа, витражное окно которого переливалось многоцветным сияньем в лучах низкого солнца. Иванушка, пожалуй, легко мог бы догнать деда — если бы захотел. Однако у купеческого сына имелись дела поважнее.

3

Иванушка бросил наземь бесполезный для него сейчас шестик-махалку. И кинулся к Зине.

Поповская дочка лежала на земле всё в той же позе: руки вытянуты вдоль туловища, ноги в порванных чулках отведены чуть вбок — в точности как тогда, когда Иванушка запнулся о них. Купеческий сын хотел было одернуть на Зине юбку — прикрыть её ноги. Но тут же решил: сейчас не до подобных пустяков. Он и без того потерял непозволительно много времени, разговаривая через Зину с дедом. И, если его расчеты не оправдаются, если он, Иван Алтынов, не спасет девушку, которую любит — как он, спрашивается, станет жить дальше? При условии, конечно, что это дальше у него будет.

Иванушка подхватил Зину за подмышки, рванул с земли вверх — поднял на вытянутых руках. И тут снова подала голос лазоревая — купеческий сын ухитрился почти позабыть про неё!

— Она уже не станет прежней, — выговорила девица-кукла с совершенно человеческой — злорадной — интонацией. — Теперь у тебя есть только я.

Иванушка ощутил, как по спине у него потек пот. И, уж конечно, не от напряжения физических сил. Зина весила пуда три, не более. Мешки с мукой в алтыновских лавках и то были тяжелее. А их купеческий сын поднимал легко, играючи. Холодный пот прошиб Иванушку, когда он заглянул в пергаментное лицо Зины. Только глаза — черные, блестящие, — еще напоминали на этом лице о Зине прежней. О девушке, которую он любил. И ясно было: когда наступит настоящий, не мнимый закат, от неё не останется и этого.