— Да что я, Ленку его не знаю, что ли? Змеюку эту. Нет. То другие девки были. Не такие справные и сочные, как Ленка. Больше на воблу похожи. Худые, как Ротару, смотреть не на что!

— А ты, старый хрыч, все разглядишь! — на заборе повисло еще одно лицо.

Бабуля сначала с любопытством нас осмотрела, а затем отточенным движением залепила деду подзатыльник.

Тот ойкнул, чуть не отвалившись от забора:

— За что? Ильинишна!

— Чтобы на баб не пялился, — проворчала его супружница.

— Так не ходок я уже давно. Кончился, так сказать, запал боевой, что на жизнь отмерен был.

— И слава Богу! — перекрестилась бабуля.

— Так а лупишь меня тогда за что?

— За прошлые твои грешки. Как только еще морковка не отсохла? Столько лет с тобой маялась, хоть теперь душеньку отведу.

Хрясь! — бабуля залепила второй подзатыльник деду, заметив, что тот не сводит глаз со Светы в обтягивающем спортивном костюме.

Дед снова ойкнул и, потирая затылок, наконец, отлип от забора. Подошел к жене и что-то стал бормотать. Из обрывков слышно лишь “что творишь, дура”, “перед людьми неудобно”, “товарищи из милиции приехали, а ты…”

— Мы к вам зайдем! — крикнул я колоритным пенсионерам. — Сначала Дубовский дом осмотрим, а потом зайдем. Поговорить надо. Можно?

— Конечно, можно, — отозвался дед. — Я пока чайник поставлю.

Мы ступили на низкое шаткое крылечко. Одна из досок недовольно скрипнула, грозя сломаться. Но я не отступил, не поверил доске. Если уж Дубова выдерживала, то меня и подавно сдюжит.

Дверь, обросшая слоями краски цвета застарелого кирпича, впускать нас не собиралась, демонстративно выставив вперед массивный навесной замок.

— Ломать будешь? — спросила Света, оглянувшись в сторону бдительных соседей.

— Попробуем пока так, — сказал я, подняв придверный коврик.

Пусто. Обшарил крыльцо, ключа нигде не оказалось. На перилах стоял одинокий глиняный горшок. С землёй, но без растительности внутри. Стоял в фарфоровой тарелке с золотой каемочкой и отколотым краешком. Я приподнял горшок. Есть! Под ним оказался заветный ключ.

Отпер дверь и вошел внутрь. Света последовала за мной. Пахнуло прохладой, старыми газетами и сырой землей, будто в доме ящики с рассадой держали и при этом еще только что полили.

Единственная комната оказалась просторной, но с низким потолком. Если встать на цыпочки, то можно потолочную балку головой зацепить.

У стены – старый продавленный диван с некогда шикарными кожаными подлокотниками. Рядом вышедшие из моды этажерки, облезлый комод, самодельная полка с бакалейной мелочевкой, у окна круглый стол на изогнутых ножках. В доме чисто, но все потертое, больше на хлам похоже. Так и есть, старая мебель всегда доживала свой век на дачах.

Я осмотрелся. На столе початая бутылка водки. Опустошена примерно на две трети. Порыскал по полкам, обшарил комод. Ничего необычного: жестяная коробка с нитками, подшивка “Крокодила” десятилетней давности, кое-какая домашняя утварь, алюминиевые ложки и вилки, чуть гнутые, явно подрезанные из какой-то столовой. Вернулся к бутылке. Необычная бирюзовая этикетка с желтым текстом: “Водка "Золотое кольцо”.

Напиток непростой. Стоит такая раза в три-четыре дороже обычной “Столичной” или “Московской”. Подарочный вариант, так сказать. Продавалась она в индивидуальной картонной упаковке. Неплохой у Дубова вкус. Где-то я уже видел такую бутылку… Я задумался. Точно… Вспомнил. У Гоши в ресторане такую подают. Ее я и откушал при нашей последней встрече.

Такое добро – и не допито. Странно… Я нашел какую-то старую коробку и аккуратно, держа кончиками пальцев, положил туда бутылку. Отдам Каткову, пусть на пальчики проверит. Скорее всего, Дубов выпивал не один. Посмотрим, кто к нему в гости хаживал…

— Мрачно здесь, — вздохнула Света… — Неживым пахнет.

— Просто давно не проветривали, — сказал я. — Но я закончил, сейчас еще с соседями поговорим – и в город возвращаться можно.

Мы вышли на воздух. Птички щебечут, теплый ветерок обдувает запахом травы и безмятежности. Красота.

Зашли на участок соседей, оставив коробку с бутылкой в доме Дубова. Прямо на улице под раскидистой яблоней уже накрыт скатеркой с рукодельной вышивкой дощатый стол. Вместо обещанного чайника среди чашек важно возвышался, словно вельможа над челядью, пузатый советский самовар. Отливая серебром, он чинно ждал гостей.

— Проходите, люди добрые, — старик радушно закивал, волоча из дома очередной колченогий табурет. — Попробуйте чебуреки. Лучше Ильинишны такие никто не печет.

— Спасибо, — Света не спешила садиться. — Неудобно как-то, мы просто вас поспрашиваем.

— Неудобно, когда дети соседские на тебя похожи, и в почтовый ящик гадить тоже неудобно, а у нас так здесь заведено. Пришел гость, будь добр, за стол садись.

— Спасибо, — я сел первым и кивнул Свете, мол, уважь хозяев, диалог проще без галстуков вести.