— Я согласен. Колчак — серьезный противник. К сожалению, мы плохо знаем своих врагов, а ведь истина гласит: если хочешь одолеть врага, познай его, как себя, — ответил Куйбышев.

— Еду в Уральск. Хочу на месте устранить все, что привело армию в такое плачевное положение. Правда, не все уж так безнадежно в Четвертой армии, — продолжал Фрунзе. — Если армия освободила Уральск, то, значит, дух революции и воля к победе живут в ее командирах. Мне называли даже имена: комбриг Плясунков, комбриг Кутяков хотя бы.

— В армии было особенно популярно имя Чапаева. Он славился исключительной храбростью.

— Чапаев... Чапаев... — повторил командарм. — Я уже слышал это имя. Только почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

— Его направили учиться в военную академию.

— Кто такой этот Чапаев?

— Он пока вроде неизвестной звезды. Человеческие судьбы похожи на звезды: одни вспыхивают и гаснут, другие горят в истории бесконечно. Ну кто предскажет хотя бы нашу судьбу: кем станем завтра?

— Мы работаем для будущего, не думая о собственных судьбах. — Командарм встал.

Куйбышев тоже поднялся; они продолжали разговор уже стоя.

— С нетерпением жду вашего возвращения. Надеюсь на хорошие вести, — сказал, прощаясь, Куйбышев...

Метельным вечером поезд командарма пришел в Уральск. Фрунзе и Новицкий вышли на пустынный перрон; они не предупредили о своем выезде и не ожидали встречи. Уже за полночь добрались до центра и, утомленные, иззябшие, нашли старинный особняк, в котором помещался штаб 22-й дивизии.

Фрунзе предъявил дежурному мандат, спросил:

— Командир дивизии здесь?

— Он спит. Я разбужу, — засуетился дежурный.

Командир дивизии, заспанный, опухший от попойки, долго не мог сообразить, кто перед ним.

— Застегните брюки и умойтесь, — сухо приказал командарм. — В полдень назначаю смотр дивизии.

Это был нелепый по своей разболтанности, даже оскорбительный строй.

На базарной площади стояли расхристанные бойцы в шапках, сдвинутых на затылок или нахлобученных по брови, с дымящимися самокрутками в зубах, разговаривающие между собой. Черная брань носилась в снежном воздухе: бойцы как бы подчеркивали пренебрежение не только к командирам, но и к новому командарму. В стороне чадили костры: там пекли картошку, разгребая угли штыками.

Фрунзе переводил сосредоточенный взгляд с бойцов на командиров, на костры. Новицкий с тревогой следил за его темным, угрюмым лицом.

— Командирам после смотра явиться в штаб дивизии, — приказал Фрунзе и, сунув руки в карманы шинели, покинул площадь.

— Это черт знает что такое! — негодовал Новицкий, едва поспевая за командармом.

— Это срам! Это позор! — ответил Фрунзе.

Они поднялись по мраморным ступеням в овальный зал. Дубовые резные двери вели в соседние комнаты. Фрунзе приоткрыл одну из них, остановился на пороге.

Книжные шкафы, забитые старинными фолиантами, диваны, заваленные журналами, альбомами, книги — на подоконниках, на полу — удивили командарма. На стенах висели засиженные мухами портреты Пушкина, Толстого, и почему-то казалось — в неподвижных глазах великих писателей тоже тлеют презрительные усмешки.

— Библиотека хуже свинарника, — заметил Фрунзе.

— А вот я найду коменданта... — начал было Новицкий, но из-за шкафов появился маленький, весь какой-то заплесневелый старичок.

— Я хранитель библиотеки. С кем имею честь разговаривать?

Фрунзе назвался, сказал с неудовольствием:

— Скверно оберегаете народное добро. Сочинения Толстого разбросаны по углам. А это что? — Фрунзе поднял с пола разорванный томик. — «Евгений Онегин», и в каком виде... Стыдно!

— А что я могу поделать, если командиры рвут книги на цигарки? Протестовал — так мне маузером в лицо...

— Это библиотека бывшего генерал-губернатора? — спросил Фрунзе.

— Совершенно верно-с.

— Царский сановник — почитатель Льва Толстого? Странно... У него даже портрет писателя, отлученного от церкви.

— Он был просвещенным человеком и гордился, что в этом особняке-с когда-то останавливались Пушкин и Толстой.

— А ведь верно, Пушкин был в Уральске, когда собирал материалы о пугачевском бунте, — вспомнил Фрунзе.

— Александр Сергеевич жили-с в этом самом особняке-с.

— А граф Толстой?

— Лев Николаевич приезжали на кумыс и тоже жили здесь, — с нескрываемой гордостью ответил библиотекарь. — Во всех городах России нет-с другого такого дома, в котором жили бы и Пушкин, и Толстой, пусть в разные времена. Память об их пребывании нетленна, если хотите, она священна, несмотря ни на что-с. — Изношенное лицо библиотекаря стало значительным.