Дом номер тридцать шесть на улице «Красноармейская» встретил меня блеском оконных стёкол, где отражалось спускавшееся к горизонту солнце. И детскими голосами. Те же детишки, что при моём прошлом посещении этого двора лепили комки из снега, теперь замеряли сапогами глубину грязных луж. Тощие тополя избавились от снега, чуть покачивали ветвями — прогоняли стаи отчаянно чирикавших воробьёв (птицы взмывали вверх при очередном порыве ветра, но тут же упрямо возвращались на облюбованные места). Я снова не увидел припаркованных во дворах легковых автомобилей. Заметил только знакомый бежевый микроавтобус с красным крестом на борту — РАФ-977И. Стоял он рядом с подъездом Альбины Нежиной.

Присутствие скорой под окнами Королевы показалось мне дурным знаком. Я понимал, что в доме проживало много людей. Но всё же подумал о том, что моё чаепитие сегодня не состоится. Не рискнул идти к дому Королевы по той же тропке, на которую свернул в январе: побоялся промочить ботинки и испачкать штанины. Обходил детскую площадку, превратившуюся к последнему дню зимы в болото, по неровному, но сухому тротуару. Смотрел на машину скорой помощи. Видел серый табачный дым, что выбирался на улицу через приоткрытое окно со стороны водительского места. Прислушивался к голосам людей, суетившихся около микроавтобуса. Захлопнулись дверцы. Водитель метнул в окошко окурок — скорая вздрогнула и тронулась с места.

Машина проехала мимо меня — пропустил её, взобравшись на бетонный бордюр. Увидел лица шофера и медика в кабине. В окнах микроавтобуса блеснул солнечный диск. Я зажмурился. Вдохнул выхлопные газы, проводил микроавтобус взглядом. Дождался, пока машина скорой помощи свернёт в сторону пятой городской больницы. Бросил взгляд на окна Нежиной (вычислил их ещё в прошлый раз). Света в квартире Альбины не увидел. Но тот пока не горел в большинстве окон. И всё же предчувствие «провала» меня не покидало. Я спрыгнул с бетонного постамента, и направился к справочному бюро — к сидевшим около подъезда Альбины женщинам. Те наблюдали за мной с интересом, рассматривали мою улыбку… и мою сумку.

— Здравствуйте, — сказал я. — Не подскажете, к кому приезжали врачи?

— Так это… Томку Нежину увезли, — просветила меня синеглазая пенсионерка.

— Полюбовник башку ей пробил, — добавила её соседка по лавке.

— А вы не знаете, Альбина…

Мне не позволили договорить.

— Так дочка с мамашей в больницу поехала, — сообщила синеглазая. — А ты никак к Альбинке пришёл?

— К ней, — ответил я.

— Опоздал ты, парень.

Женщина указала пальцем вверх.

— Там только ихний алкаш в квартире остался.

«Вот и сходил в гости, попил чаю», — подумал я. Посмотрел на свою сумку — на неё же взглянули и сидевшие на лавке женщины. Ветер вновь оживил ветви тополей и кустов — те взмахнули ветвями, будто прогоняли назойливую мошкару. Но мошкаре пока появляться было рановато. Да и сидеть на лавке около подъезда, на мой взгляд, тоже пока не сезон. Прикинул, как должны были истосковаться по общению пожилые дамочки, что решились покинуть тёплые помещения и примоститься на ещё не прогретые весенним солнцем доски лавочек. Женщины обменялись шепотками.

— А ты кто такой будешь, мил человек? — спросила у меня синеглазая пенсионерка. — Альбинкин ухажёр? Или по делу какому к ней явился?

Строгие (но любопытные) взгляды женщин просканировали мою внешность. Мне тут же вспомнилось, как я сам рассматривал своё отражение в зеркале перед поездкой к Королеве. Память воскресила увиденную тогда картину. Я прикинул, кем сейчас выглядел. На важного начальника точно не походил. Да и вообще не казался «серьёзным человеком». Скорее годился на роль тайного воздыхателя. Или напоминал посыльного — измученного долгой беготнёй, толкотнёй в общественном транспорте, бестолковыми указаниями начальников и жизненной несправедливостью.

— Комсомолец я. Разве не видно?

Ткнул пальцем в свой комсомольский значок — тот блеснул, будто драгоценный камень.

— По поручению совета комсомольского актива Зареченского горного института, — выдал я скороговоркой, — разношу подарки лучшим студенткам в честь Международного женского дня. Альбина Нежина сегодня седьмая в моём списке. И не последняя.

Стряхнул рукой с пальто «пыль дорог», устало выдохнул (напрашивался на сочувствие). Отметил, что взгляды женщин потеплели (я перестал быть для них непонятным и подозрительным незнакомцем — обрёл в их глазах ярлык с конкретным названием), оставили мою физиономию в покое, отстали от одежды и вновь скрестились на сумке. Женщины всматривались в мою ношу — ну точно как охранники в аэропорту будущего, искавшие в ручной клади туристов предполагаемую бомбу. Я чуть взмахнул сумкой — намекнул, что ничего опасного и тяжёлого не принёс. Вывел этим жестом пенсионерок из оцепенения.

— Так рано ж ещё! — удивилась синеглазая. — До восьмого марта, почитай, больше недели!

Помахала ресницами.

— Наша Альбинка, никак, лучшая? — спросила её соседка по лавке.

Поджала губы.

— А что ты ей принёс-то, комсомолец? — сказала третья женщина. — Чем студенток-то нынче поздравляют? Что-то тощая у тебя сумка-то. Небось, ерунду какую притащил? Ваш комсомольский актив не очень-то расщедрился на подарок для нашей девки?

Женщины обменялись взглядами, заулыбались. Читал в их взглядах, что они довольны сегодняшним днём: сперва наблюдали, как в скорую усадили Альбинину маму, теперь допрашивали разносившего подарки комсомольца. Они явно чувствовали себя важными людьми. И считали, что не зря сегодня мёрзли около подъезда. Думаю, о подобных развлечениях они мечтали с осени. Я состроил серьёзную мину. Гордо выпрямил спину. Расправил плечи. Изобразил представителя комсомольского актива Зареченского горного института (не самого главного представителя, а того, что на посылках).