— Приходили из милиции? — спросил я.

Нежина посмотрела мне в лицо, помотала головой. Потом нерешительно кивнула. Краники слёз снова открылись — в чай упали сразу две капли.

— Вчера позвонили, — сказала Альбина. — Изольде Матвеевне. Сперва — Дарья Степановна Кирова. Спросила, знакома ли я с дядей Ромой. Я тогда не поняла, почему она спрашивала. Дарья Степановна ничего не объяснила. Потом — был звонок из милиции. Просили меня сегодня прийти. Я не пошла в институт. Думала… будут говорить о тебе. А они… нет. Расспрашивали меня о Романе Георгиевиче. Давно ли я его знаю, в каких отношениях он с моей мамой, не замечала ли я раньше…

Нежина замолчала. Грела руки о чашку. Широко открытыми глазами смотрела на поверхность напитка, где медленно кружили кусочки чайных листьев.

— А я не замечала.

Королева посмотрела на меня. Она сидела спиной к окну — солнечный свет плохо освещал её лицо. Я увидел в зелёных глазах Нежиной своё отражение.

— Я ничего не замечала!

Мне почудилось, что от звуков Альбининого голоса звякнули чашки и тарелки в шкафах. Или это они только отразили звук? Чирикавшие на дереве у самого окна птицы притихли.

— Понимаешь, Усик? — спросила Королева уже тише. — Ни-че-го.

Она развела руками. Попыталась улыбнуться, но лишь скривила губы. Слёзы промахивались мимо чешки, одна за другой ударялись о столешницу.

— Они достали из сейфа шкатулку. Небольшую такую, старинную; украшенную стекляшками, нарисованными цветочками и резьбой. Я видела её раньше — у дяди Ромы. Хотела заглянуть в неё… тогда. Но не смогла. Роман Георгиевич сказал, что потерял от неё ключ.

Альбина пожала плечами. Птицы на дереве за окном вновь осмелели: зачирикали громче прежнего. Будто интересовались, что у нас стряслось.

— Мне сказали, что эту шкатулку изъяли у него… при обыске, — сказала Королева. — Я сперва не обратила внимания на слово «обыск». Всё ждала, когда заговорят о тебе — готовилась тебя защищать. Слова о дяде Роме поначалу пропускала мимо ушей: считала, милиционеры пытались меня отвлечь, запутать.

Нежина заглянула в свою чашку. Замерла: что-то разглядывала на её дне. Постучала по чашке ногтем — так обычно постукивали по стенкам аквариума, желая привлечь внимание рыб.

— Они вынимали из шкатулки предметы. Несколько колечек, серьгу, кулон. Спрашивали, не узнаю ли я эти вещи; не принадлежат ли они мне или моей маме. Но там… не было ничего нашего. Я уверена. Помню все мамины украшения, даже те, которые она отдала эсэсовцу.

Королева наблюдала за тем, как я пил горячий чай. Но сама пока не сделала ни глотка. Не уверен, что она вообще сейчас понимала, зачем держала в руках чашку.

— А потом они достали из шкатулки папин медальон, — сказала Альбина.

Оставила чашку в покое — руками смахнула застилавшие ей глаза слёзы. Я запоздало вспомнил, что не взял с собой носовой платок. Мой прошлый платок (размерами не очень похожий на носовой) остался на пустыре около седьмой подстанции — я связал им руки Романа Георгиевича Валицкого.

— Я сразу его узнала, — сказала Королева. — Такой… блестящий, размером с крышку от бутылки. Овальный. Я в детстве часто его открывала: смотрела на мамину фотографию. Папа сам её туда вклеил — так рассказывала мама. А ещё она говорила, что под её фото папа прятал бабушкин крестик.

Нежина стрельнула в меня глазами, будто испугалась, что наболтала лишнего. Глаза девушки вновь наполнились слезами. По щекам Альбины снова покатились похожие на бисер слёзы.

— Папа его никогда не снимал! Понимаешь, Усик? Никогда! Посмотри на фотографии в моей комнате. Там везде у папы на шее шнурок и этот медальон. Везде! И в тот день… Он тогда поехал на рыбалку с медальоном на груди. Понимаешь, что это значит?! Понимаешь?!

Королева дёрнулась — чашка опрокинулась. Струя горячего напитка хлынула к краю столешницы, водопадом обрушилась на пол. Запах «Индийского» чая моментально усилился. Я рванул к раковине за тряпкой. Альбина словно и не заметила «аварию».

— Получается, мама была права, — сказала она. — Она часто винила дядю Рому в смерти папы. Она не верила, что папа сбежал от нас. Она чувствовала: его больше нет. Говорила, что если бы дядя Рома поехал тогда с ним, с папой бы ничего не случилось. А ведь… получается: он ездил тогда с папой? Ведь так, Усик?

Я промолчал: Нежина не нуждалась в моём ответе. Она не замечала лежавшую на боку чашку, невидящим взглядом смотрела, как я ликвидировал потоп на столешнице. Я поглядывал на Королеву, курсировал с тряпкой в руках от стола к раковине — избавлялся от разлитого на столе и на полу чая.

— Мне сказали, что дядя Рома пытался напасть на Дарью Степановну. Тогда, вечером, около седьмой подстанции. Сказали: у него был с собой молоток. И он этим молотком… Это ты его? Ты ему помешал? Ведь так, Усик? Это был Роман Георгиевич — тот, в кого ты стрелял?