Шрифт:
Января 21 дня 1886 года
Сенатор и Кавалер Подпись Место печати Сената Правительствующего Д-та Герольдии
Сенатор и Кавалер Подпись
Сенатор и Кавалер Подпись
Герольдмейстер и Кавалер Подпись
№ 6433
Я, нижеподписавшийся, удостоверяю верность этой копии с подлинником ее, представленным мне, Фридриху Александровичу Данненберг, московскому нотариусу, в конторе моей Городского участка, в Теплых рядах под № 209, Личным Почетным Гражданином Алексеем Михайловичем Ремизовым, живущим в Москве, Яузской части, 2 участка, [на Ильинке, в Теплых рядах под № ] в доме Найденова. При сличении мною этой копии с подлинником ее, в последнем подчисток, приписок, зачеркнутых слов и никаких особенностей не было, в сей же копии исправленное «января» верно, и в сем засвидетельствовании оскобенное «на Ильинке в Теплых рядах под №» не читать. Копия эта назначена для представления в учебное заведение при поступлении Ремизова в число учащихся. 1896 года Августа 8 дня. По реестру № 1097.
Нотариус Ф. Донненберг
А. РЕМИЗОВ
Дается [1] человеку имя и непременно когда-нибудь да скажется. Так случилось с наборщиком Келзой [2] : «kielza» значит «узда», «okielza'c» — обуздать. Как всем надоел: он ходил из дома в дом и рассказывал одно и то же, как в Варшаве он сидел в тюрьме и потерял глаз, а затем — что поделывают товарищи, и никогда ни про кого доброго слова, а всегда осуждал. Кому бы пришло в голову еще слушать его сочинение! А вот заставил.
1
Текст рассказа публикуется по автографу Ремизова — ЦРК АК. Кор. 12. Папка 29.
2
Наборщик Адольф Келза был в ссылке вместе с Ремизовым в Устьсысольске, где и происходит действие рассказа, основанного на письме главного героя, документе, сохранившемся в архиве Ремизова. Ныне копия подлинного письма Келзы хранится в Собр. Резниковых. Об Адольфе Келзе см. в кн. Ремизова «Пруд», «Иверень».
На «Марьино стояние» — вечером в среду на 5-ой неделе Великого Поста — собрались у сапожника Александра Иваныча Петрова [3] по вызову Ф. И. Щеколдина [4] обсудить на общем собрании открытое письмо Келзы Оле (Д<овгелло>) [5] и Оводову (Б<уличу>) [6] , в котором, по словам Келзы, «размазаны их слабости».
Ни Оли, ни Оводова, за Олю пришел Шидловский (пан Ц<верчакевич> [7] ): вид у него был очень свирепый, и, конечно, Келза, «потрусивши» не явился и хорошо сделал.
3
Петров, Александр Иванович — устьсысольский ссыльный, по профессии — сапожник. О нем см. в кн. Ремизова «Пруд», «Иверень».
4
О Ф. И. Щеколдине см. в кн. Ремизова «Крашеные рыла», а также текст и комментарии к кн. «Иверень». Его имя раскрыто полностью, так как Щеколдин умер от тифа в 1919 г. Судьба остальных участников истории, скорее всего, еще живых и оставшихся в Советской России, Ремизову неизвестна (кроме, конечно, судьбы г. Довгелло), поэтому он «конспиративно» обозначает их имена инициалами.
5
Под именем Оли изображена С. П. Ремизова-Довгелло. По свидетельству Ремизова она с детства называла себя этим именем. История ее судьбы — фактологическая основа цикла книг Ремизова, основанных на устных воспоминаниях жены, семейных документах, а также ее дневниках и письмах. Состав цикла: 1.: «В поле блакитном» (Берлин, 1922) — рассказ об Олином детстве. 2.: «Оля» (Париж, 1927) — в эту книгу «В поле блакитном» вошло как первая часть, к которой добавлена вторая часть («С огненной пастью»), посвященная годам учения Оли в Петербурге на Бестужевских курсах и истории ее ареста за революционную деятельность. 3.: «В розовом блеске» (Нью-Йорк, 1952). По замыслу Ремизова, последняя книга должна была объединить все произведения, написанные на основе биографии С. П. Ремизовой. Однако по воле издательства, для ограничения объема Ремизов был вынужден исключить первую часть «Оли» («В поле блакитном»). Теперь повествование начиналось с годов учения героини в Петербурге (часть «С огненной пастью»), продолжалось историей ее пребывания в ссылке («Голова львова»), заканчивалось рассказом о ее знакомстве с будущим мужем, последних годах жизни и смерти (отдельно написанное произведение «Сквозь огонь скорбей») и разделом «Задора» (публикацией документов семьи С. П. Ремизовой — представительницы древнего дворянского рода Довгелло).
6
Булич, Николай Павлович — ссыльный, по профессии лесник, окончил Петербургский Лесной институт, сосед по имению семьи Довгелло, с детства знавший Серафиму и оказывавший ей всестороннюю помощь и защиту, когда они оказались в одном и том же месте во время ссылки. История его отношений с «Олей» изображена в главе «С первого взгляда» разд. «Сквозь огонь скорбей» кн. «В розовом блеске». Он также назван в гл. «Имена» кн. «Иверень».
7
Цверчакевич, Александр Владиславович — устьсысольский ссыльный, упомянут в гл. «Имена».
Келза «завинил» Олю и Оводова («zawinia'c» — commettre un crime, e tre coupable). Он обвинял (вот откуда советское: «зачитал» вместо «прочитал», «заснимал» вместо «снял») Олю и Оводова в «лицемерии»: Оля едва подала ему руку; а Оводов перешел на другую сторону, чтобы не встречаться. И просил Олю и Оводова «вычеркнуть его с карты своих знакомых».
— Пан Адольф ломится в открытую дверь, — сказал Федор Иваныч и сразу же осердился: — люди читают сейчас канон Андрея Критского, посвященный Марье Египетской, а я должен на посмешище читать эти «бумажки».
Он сделал литер<атур>ную справку к словам Оводова: «Келза предпочел бы миску с клюсками, чем революцию».
— У Достоевского, — сказал Федор Иваныч, — в «Записках из подполья» про это сказано такими словами: «Мне надо спокойствия. Да я за то, чтобы меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить».
И еще упомянув пана Александра Ц<верчакевича> и меня — «декадент» [8] , как действующих лиц, начал чтение. Наперед скажу, «зачитать», выражаясь по Келзе, весь документ ему не пришлось: на особенно колючей фразе: «хоть мой муж не так умный, как кому нравится, но все-таки не подлец, чтобы по нем, как по свинье ехать» [9] пришлось прекратить. Под дружный хохот вошла Оля.
8
«Декадент» — полученное в устьсысольской ссылке прозвище Ремизова. См. гл. «Непоправимое» разд. «Сквозь огонь скорбей» кн. «В розовом блеске».
9
Эта фраза процитирована в гл. «Прощеный день» кн. «Иверень».
Скажу за себя, мне было неловко, да и Федор Иваныч как-то конфузливо свернул листки и спрятал себе в карман «для архива»: какой еще нужен ответ Келзе — посмеялись, ну и довольно, «баста»!
Ввиду распространившихся слухов, что я сначала «завинил» своим поступком, объявляя в присутствии рабочих отношение гг. Б<улича> и Д<овгелло> и причины разрыва с ними, а потом, будто «потрусивши», стал просить у них «примирения», но главным образом, ввиду того, что будто бы мною обвиняемые не понимают, в чем дело, постараюсь объяснить мои поступки от — до конца, которые одни явно, а другие скрытно называют «подлыми».
Все гласят в принципе, что всякий из нас товарищ, что нет разницы между интеллигентом и рабочим, но на практике, как я тут, в Устьсысольске, убедился, наша интеллигенция в большинстве случаев держится того, со wolno woiewodzie, to nie tobie smrodzie! Смысл того приблизительно такой: то, что мне, интеллигенту, дозволительно и простительно, то за это рабочего можно здорово клеймить. Что слова мои стоят на реальной почве, то я теперь постараюсь объяснить.
Когда я узнал, что гг. Б<улич> и Д<овгелло> вызывают меня на общее собрание, то я после этого в минуту самых лучших моих чувств пошел к г. Д<овгелло> с мыслью заявить, что мне жалко размазывать их слабости перед нашей колонией. Встретивши по дороге на улице г. Б<улича>, просил его передать г. Д<овгелло> мои слова, что «я хочу с ними наедине поговорить», сказавши при этом «я вам говорю по совести вы завинили — вступите с нами, т. е., с кем было дело, в переговоры». Но г. Б<улич>, выйдя с квартиры г. Д<овгелло>, заявил категорически: «никаких уступок, мы теперь обижены, на общем собрании поговорим!» На это я сказал: «хорошо, хорошо».