Шрифт:
Под навесом (день был жаркой) —
Вол у яслей и осел.
Входим в дверь: под смелой аркой,
Вполовину вросшей в пол,
И сама... Дитя качает...
Полусумрак... Тишина...
Всё заботы след являет...
Увидала нас она
И, привстав над колыбелью,
Пальчик к губкам — «не будить!» —
Знак нам делает... Моделью
Для Рафаэля б ей быть!..
Этот на пол луч упавший
Чрез открытое крыльцо,
Отраженьем осиявший
Оживленное лицо...
Переход от беспокойства
В ней к уверенности в нас —
Лиц уже такого свойства,
Что далеки от проказ...
Я — чуть слышно: «Quel' signore[52] —
Только в Рим — и уж сюда!..»
Улыбнулась: «E pittore?[53]
И мадонну пишет?.. да?»
Боже мой! как просто! мило!
Красота... Да суть не в том!
Вифлеемское тут было.
Что-то райское кругом!
Может быть, недоставало
Только ангелов одних...
А, быть может, вкруг стояло,
Нам незримых, много их!..
Человек двора и света,
Граф приветлив очень был,
Но серьезен, и лорнета
От нее не отводил...
Распростились. С нетерпеньем
Жду — что он? — почти в тоске...
Он же вдруг — да с озлобленьем:
«Три веснушки на виске!»
Я — ну просто как в тумане
Очутился, оскорблен,
Павши духом...
В Ватикане
После, вижу, ходит он.
Поглядит — и в каталоге
Отвечает, мысля вслух:
«Торс короток! — Жидки ноги!»
(Аполлон-то!..) — «Профиль сух!..»
И, дивясь его сужденьям,
Почитателей кружок
Повторяет с умиленьем:
«Вот так критик! Вот знаток!»
«Мариэтта, спи спокойно! —
Я подумал про себя. —
Боги Греции достойно
Отомстят уж за тебя!
Иногда ведь шутку злую
Аполлон сшутить любил:
Он Мидасу-то какую
Неприятность учинил!»»
1886
СТАРЫЙ ДОЖ
«Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой...»[54]
Занимает догарессу
Умной речью дож седой...
Слово каждое по весу —
Что червонец дорогой...
Тешит он ее картиной,
Как Венеция, тишком,
Весь, как тонкой паутиной,
Мир опутала кругом:
«Кто сказал бы в дни Аттилы,
Чтоб из хижин рыбарей
Всплыл на отмели унылой
Этот чудный перл морей!
Чтоб, укрывшийся в лагуне,
Лев святого Марка стал
Выше всех владык — и втуне
Рев его не пропадал!