Даже Болеслав Павлович в такие периоды почти не отлучался. Иногда он приглашал мужчин на охоту, и это встречалось с радостью. Сборы бывали шумными и весёлыми, а возвращение ещё более. Рассказам о происшествиях на охоте не было конца, и, хотя добычей не многие юные охотники могли похвастать, в восторге были все. Правда, на другой день большинство из мужчин ходили со стёртыми ногами, но всё равно чувствовали себя героями.

Особенно полюбил охоту и на этой почве очень сблизился с отцом Митя. Ему уже минуло шестнадцать, перешёл в восьмой класс гимназии и, конечно, считал себя совсем взрослым. Способствовало этому и то, что в день рождения отец подарил ему выписанное из Германии Зауэровское ружьё. Митя им очень гордился.

Хохотушка и вертушка Нина, приезжая на каникулы домой, обязательно посещала папину больницу. Она могла часами просиживать на амбулаторных приёмах, выслушивая вместе с отцом многочисленные жалобы больных и внимательно следя за тем, как он лечит. С большим удовольствием Нина присутствовала, если не просыпала, и на утренних обходах в больнице. А затем она без конца расспрашивала отца и о болезни, и о лечении, и о больном, и обо всём, только что увиденном и услышанном.

Болеслав Павлович, видя интерес младшей дочери к медицине, с удовольствием удовлетворял её любопытство и был рад, что Нина так интересуется его любимым делом.

Отец стал выделять младших детей – Митю и Нину, относился к ним ласковее и сердечнее, чем к Лёле. Старшая дочь это заметила, и её неприязнь возросла, особенно к Нине. А Мария Александровна, давно уже и во многом несогласная с мужем, ему наперекор решила больше оказывать внимания Лёле.

Всё это было настолько явно, что видели и чувствовали и родители, и дети: наступил полный разлад в семье. Все поняли: если летом при людях и детях стычки между супругами бывали редко, и внешне семья выглядела благополучной, то что же будет с отъездом молодёжи? Жизнь в собственном доме сделалась невыносимой. Болеслав Павлович бежал от неё в больницу, в Судиславль, в Кинешму, к соседям, Мария Александровна – в свою школу. Некуда было деться только Даше. Она любила обоих супругов, считала их хорошими людьми, никак не могла понять, почему они так неладно живут, и страдала за них. И решила остаться с подругой детства Машей Шиповой, может, даже если барин не вернётся, навсегда.

Время шло. В 1900 году Лёля, жившая уже несколько лет в Петербурге и так и не поступившая ни в консерваторию, ни в какое-либо другое высшее учебное заведение, окончила курсы машинисток. В конце прошлого столетия профессия эта была новая, совсем почти неизвестная, поэтому Мария Александровна и Болеслав Павлович, даже не зная в сущности, что это такое, были рады, что Лёля получила хоть какую-то специальность. А когда Лёля после курсов была принята на работу в контору одной из известных заграничных торговых фирм и стала получать довольно приличное жалование, то её родители и вовсе остались довольны, так как благодаря этому смогли больше помогать своим младшим детям.

В 1902 году Нина с золотой медалью окончила гимназию и, как было решено уже давно, поступила на Высшие женские медицинские курсы при Петербургском университете, куда осенью и переехала. Поселилась она в той же квартире, где жил её брат Митя, студент Военно-медицинской академии. Хозяйка квартиры, хорошо знавшая семью Шиповых, относилась к ним как к родным.

После поступления на службу Лёля переселилась от Рагозиных поближе к месту своей работы и жила самостоятельно.

Нина училась на курсах с большим увлечением, она обладала хорошими способностями, её многому научили беседы с отцом, и она вскоре попала в число лучших слушательниц. Ей предсказывали большое научное будущее. Кроме ученья, Нина с таким же увлечением и добросовестностью выполняла и другие студенческие обязанности. А заключались они вот в чём.

В первые годы двадцатого столетия в России начало расти рабочее революционное движение. На заводах и фабриках Петербурга стали организовываться вечерние школы для рабочих, в которых наряду с легальной общеобразовательной работой проводилась тайком и другая –пропаганда марксистского мировоззрения.

Но этим занимались профессиональные революционеры, а преподавание в школах обычно вели студенты из менее нуждающихся, так как за это не платили. Нина Болеславовна Пигута получала из дома достаточное содержание и потому могла не заботиться о поисках заработка для пропитания, как это приходилось делать большинству студентов и курсисток, – выбор пал на неё. Она, не раздумывая, согласилась и почти с первых месяцев своего пребывания в Петербурге, наряду с занятиями на курсах, начала преподавать и сама в вечерней школе на заводе сельскохозяйственных машин Фридрихсона.

Разумеется, об этой своей работе она не сообщала домой, да и сестре Лёле не сказала ничего. Знал об этом только брат Митя. Он относился к её делу с одобрением и даже давал ей иногда читать кое-какие брошюрки, которые о многом рассказывали.

Занимаясь в вечерней школе, Нина понимала, что здесь учат рабочих не только русскому языку, который она преподавала, или арифметике. Её не раз просили прервать урок, чтобы какой-то вдруг неизвестно откуда-то взявшийся молодой человек мог прочитать рабочим имевшуюся у него книжку. Она, конечно, урок прерывала, и, сидя тут же (уйти было нельзя, так как администрация школы сейчас же бы заинтересовалась тем, что происходит в её классе), невольно слушала то, что читали эти люди. Многое из услышанного ей было непонятно, спросить у читавшего было неудобно – не хотелось показывать невежество перед своими учениками, поэтому особого впечатления эти чтения на неё не производили.

Она, конечно, не знала, что в это время её брат уже был членом партии социалистов-революционеров, то есть эсэров, и что по заданию своей партии вёл определенную работу в академии и был уже на подозрении у академического начальства.

Прошло ещё два года, наступил 1904 год.

Митя окончил академию и был немедленно направлен с одним из летучих медицинских отрядов на театр военных действий на Дальний Восток, где началась война с Японией.

Лёля встретила молодого человека – артиста по профессии и решила соединить свою судьбу с ним. Своего избранника она привезла в Рябково к родителям, которые встретили её выбор более чем холодно. Он официально просил её руки, и так как Лёле уже было около двадцати восьми лет, а других претендентов не имелось, то своё согласие на брак и Болеслав Павлович, и Мария Александровна скрепя сердце дали.