Алеша не может двинуться. Застыв, он так и висит на прошивших его насквозь осколках, и всего за какие-то мгновения, пока кровавое облако выбрасывается с одной, а потом с другой стороны от мальчика, от него почти ничего не остается. Как-то вдруг в теле Алеши появляется огромная дыра и кроме рук, ног и головы у него уже ничего нет, а всего-то прошло несколько мгновений, как мальчик вытащил нож из груди колдуньи.

Облако растворяется, но еще никто не успевает разразиться плачем, оторопев от страха и еще только начиная сознавать происходящее, как вдруг, из раны колдуньи тонким лучиком вырывается такой мощный поток света, что мгновенно всех слепит. Бояре, стражники, князь с дочерью, слуги — все отворачиваются, жмурясь и закрывая обеими руками глаза, теперь боясь увидеть снова этот яркий свет и вдруг ослепнуть.

Свет разливается по всему городу, и тут же наступает тишина. Его видят даже дружинники, ждущие на холме, когда волшебник их отпустит.

— Что это там? — Прищуривается стрелок.

За ним и дружинники приглядываются, стараясь понять, что они видят. Только старик не торопится обернуться. Отчего-то он взглядывает с опаской на воеводу и лишь затем поворачивает голову, не отрывая от земли ладоней.

Волшебник остается спокоен. Трудно угадать, что за эмоция возникает теперь на его лице, но выражение старика опять становится холодным и мрачным, разве что нельзя назвать его бесчувственным.

— Скоро земля вас отпустит, так что нечего вам страшиться. — Говорит старик, постепенно исчезая под землей и больше не поднимая голову и не показывая своего лица. — И помните, немного таких, ради кого она вновь раскрывает свои объятия.

И волшебник исчезает, оставляя воеводу с дружиной задумчиво вглядываться туда, откуда неудержимым, слепящим потоком льет свет, даже здесь больно режущий глаза, если их не щурить.

В хоромах князя неразберихи еще больше, чем снаружи. Внутри тишина царит долго, и никто не решается открывать глаза, все еще видя перед собой эту слепящую белизну, оставшуюся после вспышки. Только когда внезапно раздается младенческий крик, не остается никого, кто бы не открыл глаза и не обернулся в ту сторону, где еще недавно лежало тело колдуньи.

Детский, звонкий плач заставляет лишь больше ужасаться. В сарафане, в котором последние дни ходила колдунья, плачет ребенок, а тела мертвой колдуньи нигде не видно.

Софья, дочь князя, раньше других взглядывает на ребенка, не выдержав и обернувшись на звук его плача. Она еще только приходит в себя, но память уже наполнена жуткими воспоминаниями, которые и сейчас пугают так сильно, что княжна не сдерживает ужаса. Застыв, она смотрит, не в силах пошевелиться, но ее голова заметно дрожит, как у старухи, которая уже почти не управляет своим телом.

— Ну все, не реви. — Тихо, успокаивая, говорит старик, покачивая на руках маленькую девочку, и вздыхает. — Что же ты сделала?

Не обращая внимания на других, он выходит за порог. Его и не преследуют, все до сих пор еще находятся под действием чар и смотрят с неудержимой тоской на растерзанное тело Алеши, а волшебник спокойно проходит хоромы, проходит длинный коридор, выходит на улицу и, встав у порога, всматривается в лицо младенца, быстро успокоившегося в его руках.

И снова он повторяет тихим, ласковым, но печальным голосом.

— Что же ты натворила, Айва?

И после, вместе с девочкой, старик вязнет в земле, пока не утопает в ней с головой, а когда очухиваются стражники, до головы вкопанные в землю, вокруг никого уже нет, и когда в город возвращается с дружиной воевода, никто не отвечает ему, куда пропал загадочный старик.

Все — будто дурман, растворяется миражом пустых слухов.

Шумиха в городе долго не утихает. Люди галдят, кричат, носятся по округе, но затем почти все собираются у дверей княжеского дома, чтобы ждать ответа от самого князя.

В город, тем временем, осторожно, не торопясь, даже с опаской входит дружина Владимира Милосердного во главе с богатырем-воеводой. Они идут с окраины и первым же делом замечают здорового кузнеца, на которого воевода сразу обращает внимание.

Кузнец сидит один рядом с булавой, лежащей на земле в аршине от ближайшего прилавка. Огромный, сильный на вид, он тяжело дышит, отирает вспотевший лоб, и воевода замечает, что рубаха кузнеца, промокнув, налипла на его мускулистое тело.

— Чей будешь? — Грозным, но спокойным голосом спрашивает воевода.

Кузнец поднимает глаза, но ведет себя уверенно.

— Да чей? Местный я. Кузнецом работаю, сколько себя знаю.

Воевода оглядывается, замечает толпу людей дальше по улице, и снова оборачивается к кузнецу.

— Чего народ встал?

— Да вот, — устало взмахивает кузнец, — знать желают, чего с дочкой княжеской. Умерла, говорят, а ее только днем видали живехонькой.

— А ты?

— А чего я? — Улыбается кузнец.

— Чего здесь? Али за княжну не страшишься?

— Да чего ей будет? Болтают, как обычно. Народ у нас простой, вот и верит в сказки всякие.