«У тебя месячные начались?» — ни с того ни с сего спрашивает она.

Я мотаю головой, чувствуя, как кровь прихлынула к лицу. Не говорю, что еще даже грудь не начала расти; из всех девочек в классе я самая мелкая, хотя даже рада своему отставанию в развитии. Мне не хочется перестать быть ребенком.

«Когда начнутся месячные, будь поосторожнее, — произносит она. — Ты можешь забеременеть. А если забеременеешь, тебе придется делать выбор. Нужно будет решаться».

Я смотрю на скатерть, и мне стыдно: не понимаю, почему понадобилось об этом заговорить. Не хочу это обсуждать: ни сейчас, ни когда-либо вообще.

«Тебе всегда будет нужно решать, кем ты станешь, — продолжает она. — Будешь ли ты той, кем тебе велели быть, или самой собой. Будешь ли ты хорошая и послушная или сильная и независимая. А если родишь, только все усложнишь. Если у тебя будет ребенок, не сможешь быть самой собой. Тебе придется быть матерью. Отдавать столько, что от тебя ничего не останется. Как личность ты перестанешь существовать».

Она смотрит вниз, волосы ниспадают по бледным щекам.

«Я не хотела тебя обижать, — шепчет она. — Что бы там ни говорили. Я просто была не в себе, а ты постоянно плакала. Не спала, не подпускала меня к себе. У тебя в глазах был огонь. Мы умирали. Я хотела попытаться спасти нас».

Она поднимает глаза; они сверкают как черные звезды.

«Они хотели отобрать тебя у меня. Мне не следовало бы верить геологу. Он был на их стороне — все время. Он просто использовал меня, хотел отнять тебя у меня. Поэтому я поехала на автобусе к морю, чтобы увезти тебя прочь. Что бы там ни говорили, я не собиралась причинять тебе вред».

«А куда ты собиралась меня увозить? — спрашиваю я, совершенно ничего не понимая. — Почему ты повезла меня к морю?»

Она нетерпеливо трясет головой. «Не помню, я же была вне себя. А ты постоянно плакала. У тебя в глазах пылал огонь, и мне казалось: я должна его погасить, чтобы нас спасти».

Она вытягивает руку, касается моей щеки кончиками пальцев.

«Любовь, — шепчет она. — Любовь — это самое опасное, что с тобой случится. Она свяжет тебя по рукам и ногам, переменит тебя. Она тебя уничтожит. Тебе нужно решиться, малышка Анна. Решить, выберешь ли ты любовь или саму себя».

Я смотрю на нее и ничего не разберу: не пойму, что она пытается мне сказать. Я так устала, голодная, мучимая жаждой, до смерти напуганная и слегка пьяная, и когда позже тем же вечером за нами приплывают полицейские на спасательных лодках, у меня возникает ощущение, что они спасают мне жизнь; я так рада снова оказаться в объятиях папы, что начинаю громко реветь. Он стоит на приливной полосе, засунув руки в карманы куртки, лицо у него все перекошено от волнения, по дороге домой в полицейской машине он крепко обнимает меня: «Успокойся, карапузик, все будет хорошо». Он разогревает мне мясной суп, а потом, когда я засыпаю за столом, отводит в постель, долго сидит у кровати, держа за руку, пока я не забываюсь судорожным сном.

Я снова встречусь с ней через очень много лет, когда уже не буду ребенком. Гротта станет смутным неприятным воспоминанием, шрамом на моем прошлом: я зарываю его в дальнем темном закоулке сознания. И не позволяю себе освежить его в памяти, изучить с помощью моего взрослого развитого ума, увидеть, что приключение на Иванову ночь было слабой, ущербной попыткой матери дать мне объяснение, попросить прощения, выразить свою любовь ко мне.

Я зарываю все это в гнетущей черной мгле.

«Надежда»

— …Повезло, что мы тебя увидели. А то проехали бы прямо по тебе, — при теперешней-то видимости, если бы не твоя такая яркая куртка. Потом уже узнали тебя: по телевизору видели. Стоит только заикнуться об извержении, как тебя и показывают, чтобы ты все прокомментировала.

Туман у меня перед глазами постепенно густеет и принимает форму крепко сбитой женщины, сидящей за рулем; голос у нее достаточно мощный, чтобы заглушить постоянное потрескивание и вызовы по рации. Джип службы спасения трясется на дороге, он полон мрачных людей в красно-синих куртках и белых касках. Снаружи мгла такая густая, что кажется, ее можно пощупать; дворники размазывают по лобовому стеклу серую грязь. Мой сосед подает мне пластмассовый стаканчик с кофе на донышке:

— Ну-ка, милая, выпей. Надо же, как тебя потрепало!

Я открываю рот что-нибудь сказать, но не могу, словно он забит пеплом. Глаза сильно болят, веки царапаются, как наждак, стоит мне только моргнуть, так что лучше уж держать глаза закрытыми. Проглатываю, откашливаюсь, пытаюсь прочистить горло. Но это у меня получается лишь тогда, когда я выблевываю лужицу черной слизи прямо на пол джипа.

— Зараза! — говорит мой сосед. — Да ты успокойся. Все будет хорошо.

— Люди, — удается простонать мне. — На Крисувикском шоссе. Вы должны их забрать.

— Спасательные отряды скоро приедут, — говорит женщина. — Забирать людей надо со всего лавового поля. А при такой видимости это займет время.

— Они же при смерти, — хнычу я. — Они мне жизнь спасли.

Она мотает головой:

— Увы, милая, больше мест в машине нет. И нам приказали срочно доставить тебя на Скоугархлид.

В координационный центр?

Конечно же, мы едем в координационный центр, но мне не по себе: сначала я должна найти Салку и Эрна, позвонить Кристинну. И Тоумас… Страх волнами прокатывается во мне: где мои близкие? Кто-нибудь одолжит мне телефон?