Говоря это, Англичанин положил руки себе на диафрагму — туда, где, по-видимому, обитала его душа.

— Научите меня, синьорина, — выдохнул он. — Научите всему. Я буду вашим учеником, вашим апостолом, вашим рабом.

Он отнял одну руку от диафрагмы и положил ее на мой богатый бюст. Я застонала.

— Научите меня. О, научите, синьорина. Скажите, что возьметесь.

Я не могла издать ни звука. Мои голосовые связки, равно как и другие органы, были словно парализованы. Кроме того, меня мучили сомнения.

Я чувствовала себя неопытным пловцом, оказавшимся на большой глубине. И все-таки я заговорила. Мосты сожжены.

— Нч-ш-шу, — прошуршала я в ответ.

— Нчшу?… — повторил Англичанин. Это слово было для него новым. — Прошу прощения, синьорина, что значит «нчшу»?

— Извините, синьор, — сказала я, наконец обретя дар речи. — Я что-то слегка осипла. Помогу вам, насколько это в моих силах.

— Синьорина, вы делаете меня счастливейшим из смертных, — сказал он и отвесил поклон, одновременно пряча смутную улыбку.

Я летела домой по сумеречным улицам, и сердце мое трепетало. Мне чудилось, что меня преследуют Я снова и снова оглядывалась через плечо, но никого не заметила. Думаю, у меня просто было неспокойно на душе. Не поторопила ли я события? А ведь я чуть ли не затыкала себе рот. За меня словно говорил кто-то другой, отчаянно смелый.

Я провела еще одну бессонную ночь и на рассвете снова ввалилась в мою тесную кухоньку, чтобы приготовить огромных размеров torta di ricotta. Мне был жизненно необходим сырный пирог: только он мог вернуть ясность мыслей.

Не поспешила ли я, предложив Англичанину свои уроки? Я снова и снова задавала себе этот вопрос, растирая в ступке свежий миндаль. Сильные руки мгновенно превратили его в порошок. Если бы можно было так же запросто перемолоть все мои тревоги. Я взбила рикотту, яичные желтки, мед, сахар, лимонный сок, потом всыпала миндаль.

Я взбивала, взбивала, взбивала, пока с меня не потек пот и мне не сделалось жарко. Но даже тогда я продолжала взбивать. Я радовалась навалившейся усталости: готовка начинала залечивать мои раны.

А ведь я ничегошеньки не знаю об Англичанине. Ровным счетом ничего. За исключением того, что он явно опасен для неопытных женщин вроде меня. Я боялась его, но даже подумать не могла о том, чтобы больше с ним не увидеться. Все мои мысли были только о нем. Воображение рисовало нашу следующую встречу, я развлекалась тем, что сочиняла всевозможные ее сценарии.

В считаные секунды я взбила яичные белки и уговорила себя, что была абсолютно права, заговорив с ним. Ведь я возненавидела бы себя, если бы не воспользовалась случаем. Чувствовала бы себя полной дурой из-за такой беспомощности. И все-таки во мне бушевали сомнения. В желудке трепыхались бабочки, как ни пыталась я их усмирить, накормив до отвала.

Наконец torta запекся до золотистой, божественно душистой корочки. Я еле дождалась, когда он остынет, и угостилась огромным куском, густо намазав его кремом. Ух, вкуснотища! Я пальцем собрала с тарелки все до последней крошки. Потом погасила свет и нырнула обратно в постель. Я примирилась с мыслью, что сделанного не воротишь, и погрузилась в пахнущий лимоном сон.

На следующий день я отнесла в библиотеку остатки торта, чтобы накормить бедных студентов, не захвативших с собой ничего перекусить. Я всегда так поступала, когда готовила больше, чем в состоянии съесть сама. Огромный кусок я припасла для вахтера Крочифиссо, чтобы тот отнес его своим домочадцам. У меня не укладывалось в голове, как ему удается прокормить жену и семерых bambini на те деньги, которые он получает.

Мы договорились встретиться на углу виа Кала и виа Кассари, посреди рынка. Когда я пришла, Англичанин уже поджидал меня, стараясь не запачкать свои изысканные туфли потоками грязной воды, валявшимися повсюду потрохами, рыбьими внутренностями и прочими отходами рыночной жизни.

Перед этим я наведалась в салон-парикмахерскую. Мне расчесали волосы, попрыскали их лаком и уложили так высоко, как у французских придворных дам XVII века. Увы, когда я вышла из салона, на улице сильно моросило, и копна волос опала, как неудавшееся суфле, которое не успело застыть.

Мы интуитивно чувствовали присутствие друг друга. Вокруг шумел рынок: кричали торговцы рыбой, зеленщики, мясники, трещали домохозяйки, попискивали обреченные цыплята. Звуки аккордеона смешивались с громыханием тележек и криками ослов. Но вокруг нас с Англичанином словно стояла тишина.