— Работаю. Не все могут носиться на легковушках. Надо кому-то и хлеб зарабатывать, — грубо ответил Мартинас. — Чего приехали?

— Ехали себе мимо, вспомнили тебя и завернули. — Быстроходов покосился на Барюнаса, но Мартинас успел поймать его взгляд. — Рокас Казимирович здесь председательствовал, питает к вашему колхозу кое-какие сантименты. Хотел бы содействовать…

Мартинас вопросительно посмотрел на Барюнаса.

— Чистая правда, браток. Часто вспоминаю Лепгиряй. Чувствую за собой кое-какой должок. Да чего мы тут болтаем, как бабы на базаре? Садись в машину, покатаемся и потолкуем. Располагаешь кое-каким временем, браток? Можешь пожертвовать пять минут делу? — Барюнас бодро подтолкнул кулаком Мартинаса.

Мартинас передернул плечами. «Чувствую за собой должок…» Гляди, какая чувствительность! Можно невесть что подумать, если не знать этого типа. Но почему бы не покататься? Просто ради интереса…

— Вот видишь, — продолжал Барюнас, когда машина тронулась с места. — Вот ты и опять председатель, браток. Рад за тебя, рад. У Толейкиса была голова, да земли под ногами не чувствовал. Так оно и получилось. Надо прочно на земле стоять, браток. И не одному, а всем друг за дружку держаться. Ты парень ничего. Сам живешь и другому даешь жить. Люблю таких людей, браток, от всей души желаю им помочь.

— Красиво песни поешь. — Мартинас досадливо поморщился. — Говорил бы попроще да покороче.

— Пою, потому что хочу, чтоб ты понял, почему мы к тебе приехали. Могли же предложить другому председателю. Каждый за такое дело до земли поклонится, даже руку не постесняется поцеловать. Но мы желаем помочь своему колхозу, своим людям, ведь Лепгиряй для меня вроде родного дома. Конечно, если ты не пойдешь, мы это дело оставим. Чего маяться из-за чепухи? У нас своих забот по горло, браток.

Мартинас раздраженно взглянул на зеркальце. В вихрящемся облаке пыли не видны были ни дорога, ни удаляющаяся деревня, только еле заметно улыбающееся лицо Быстроходова.

— Если дело грязное, можешь сразу свою лавочку закрывать.

— Ничего тут грязного нет, — откликнулся Быстроходов. — Можно купить удобрения, сколько хочешь, вот и все. Захочешь — магарыч выставишь, нет — дело твое. Копейки лишку никто не возьмет.

— Хороший урожай председателя хвалит. А тебе, браток, похвала пригодится. — Барюнас обернулся и, заговорщически подмигивая заплывшими глазками, похлопал руку Мартинаса, лежащую на спинке сиденья. — Для такого мужика не место в кресле заместителя. Знай, теперь только от тебя зависит, вернется Толейкис в Лепгиряй или Юренас сунет его в другой отстающий колхоз.

Мартинас снял руку со спинки. Удобрения — вот где спасение! Он возьмет эти сто двадцать гектаров из площадей, отведенных под яровые, завалит минеральными удобрениями. Селитрой, суперфосфатом. Без навоза кукуруза вырастет, если лето будет благоприятное.

От волнения у Мартинаса пересохло в горле.

— Где вы нашли такого доброго дядю? — спросил он сипло. — Без магарыча, по государственной цене, по перечислению…

Улыбка в зеркале потухла. Глаза, не моргая, уставились на Мартинаса.

Барюнас вынужденно засмеялся.

— У добрых дядей нет текущего счета в банке. Надо им платить чистоганом, браток.

— Вы говорили, по-честному…

— Вот живописная лужайка. Давай остановимся, передохнем, — прервал Мартинаса Быстроходов и направил машину на проселок, который пересекал небольшой редкий ольшаник.

— Здесь, кажется, кончаются твои владения, Мартинас. Давай вспрыснем границу. — Барюнас повернулся всем телом к Мартинасу, извлек неизвестно откуда бутылку коньяка и поболтал перед носом. Подбородок трясся от безудержного беззвучного смеха.

— Вы же говорили, по-честному… — с досадой повторил Мартинас.

Быстроходов выключил зажигание и покосился на Барюнаса. Он был явно не доволен тем, что его дружок что-то ляпнул и поэтому волей-неволей придется раскрыть карты.

— Как так не по-честному? — не оборачиваясь, спросил он. — Разгильдяи не выкупили удобрения, скопились излишки, вот и продают. Как они там рассчитываются, не наша забота. Важно, что твое дело чистое, как слеза.

Барюнас вынул из шкафчика стопку и откупорил бутылку.

— Чистое! — Мартинас разочарованно покачал головой. — Сунуть в карман частника колхозные деньги за казенное добро. Ничего себе чистое!

— За твое, браток! — выпил Барюнас.

Мартинас отрицательно качнул головой.

— Как знаешь, — продолжал Быстроходов. — Увидишь, потом пожалеешь. Вспомни позапрошлый год. Тоже хотели содействовать. Могли достать жмых. Не согласился. А что из этого вышло? С середины зимы не хватило кормов, скотину замучил. Председатели похитрее тебя накупили жмыха и, присвистывая, выполнили планы по молоку, а ты весной на носилках таскал коров на выгон. Не одну вроде и зарезал. Вот тебе и чистота! У тебя совесть чиста, а у колхозников карман пустой. Возьмем теперь эти удобрения. Ты заплатишь за них не больше и не меньше, чем берет государство. Значит, колхоз не обвешаешь. Это одна сторона медали. Удобрение вложишь не в свой огород, а в колхозную землю. Эти сотни центнеров зерна лишку пойдут не в твои личные закрома, а на благо всего народа. Это вторая сторона медали. Нечестно… Меня просто поражает твое чистоплюйство, Вилимас. Если у человека есть совесть, то она должна заедать его не за прегрешения против формальностей, а за то, что не использовал возможность послужить на благо коллектива. По-твоему, пускай лучше удобрения лежат без пользы — видел, какие кучи свалены под божьей крышей? — а не повышают плодородие наших земель. А я вот иного мнения придерживаюсь. На мой взгляд, преступление, чтоб они гнили без пользы, когда нам дорог каждый центнер зерна, каждый килограмм мяса в борьбе за первенство с Америкой. — Быстроходов облизал розовым язычком тонкие сухие губы и впервые за весь разговор повернулся к Мартинасу. Он был на самом деле взволнован.