Прошло несколько дней. Оба держались так, как будто и не было никакого недоразумения, но Ева чувствовала, что Арвидас холоден с ней. Она несколько раз поймала его вопрошающий взгляд: он ждал.

Однажды вечером она вернулась из телятника позднее обычного: задержалась из-за вдруг захворавшего теленка. Дверь комнаты Арвидаса была приоткрыта, ясно слышались два голоса: мужской и женский. Ева подошла к двери и прислушалась. Ей было неловко, стыдно, она никогда не шпионила за мужем, но не могла устоять перед настойчивым подозрительным чувством: уже второй раз, возвращаясь вечером из телятника, она застает у Арвидаса Бируте. Правда, в комнате, как и в тот раз, сидит и третий — ее жених, но все-таки чего зачастила эта рыжая?

Прибирая на кухне, Ева слышала, как они спорят и смеются над чем-то. Потом все замолчали, и раздался голос Арвидаса — он читал отрывки из своих записей. Ева представила себе, как он, склонив на плечо голову, держит перед глазами толстую тетрадь в твердой обложке и испытующе поглядывает исподлобья. Поглядывает на них, на чужих. С ними ему хорошо, весело. А еще каких-нибудь два года тому назад на их месте обычно сидела Ева и слушала его скучные разглагольствования. Да, давно, очень давно он не листал перед ней своей толстой тетради…

— Я и не знала, что ты умеешь так весело смеяться, — сказала она Арвидасу, когда Бируте увела Тадаса в свою комнату.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Не понимаю.

— И хорошо. Когда у них свадьба?

— Дурочка… — Он сочувственно покачал головой. — Тебе надо купить валерьянки.

…Надо было подружиться с Бируте. И могла ведь. Но как-то с первого дня возненавидела ее: притащилась, заняла комнату, будто заноза в живом теле…

Кажется, на другой день после того, как Бируте поселилась у них, они встретились у колодца.

— У меня есть немного времени — могу помочь по хозяйству.

— Нет, спасибо. Сколько там этих дел… Как-нибудь справлюсь.

Через несколько дней опять такое же предложение и такой же ответ. И так несколько раз подряд:

— Нет, спасибо. Сколько там этих дел…

В конце концов Бируте вспыхнула и ушла, кусая губы:

— Раз не хотите, как хотите!

И с того дня все разговоры между ними сводились к «здравствуйте» и «до свидания».

…Ева вытерла руки. Они были липкие, мягкие, пахли только что вымытой посудой. За стеной хлопнула дверь: Бируте проводила Тадаса домой. Ева слушала звук удаляющихся шагов и хотела закричать: «Воры! Держите вора!» Но что это даст? Через несколько дней, а то и завтра они снова зайдут к Арвидасу и без стеснения присвоят часть того, что по праву принадлежит ей, Еве. Так они будут заходить и обкрадывать, заходить и обкрадывать, пока в один прекрасный день она не увидит, что ей остались жалкие крохи…

Воры среди бела дня!

Ветеринарный фельдшер безнадежно махнул рукой и вышел из телятника. Ева стояла в дверях и смотрела на удаляющуюся фигуру. В глубине хлева душераздирающе мычал издыхающий теленок.

Вечерние сумерки поглотили человека. На той половине дома Круминисов, где была оборудована кормокухня, горела лампа, но Гоялисы у себя еще не зажигали.

— Мамочка, а он умрет?

Ева обняла прижавшегося к бедру мальчика и ничего не ответила. Нет, дальше так продолжаться не может. Нет больше сил. Надо дать ответ — тот или иной, — он ждет. Каждая минута молчания — два поезда, увозящие их в противоположных направлениях. Эти несколько дней, полные неизвестности и взглядов исподлобья, она словно балансировала на проволоке, протянутой над булыжником между двумя домами. Она смертельно устала, но все еще двигалась то вперед, то назад, не решаясь ринуться головой вниз. Нужен толчок, да, всего лишь толчок пальцем, чтобы она двинулась туда или сюда.

— Эй! Есть тут кто-нибудь? — В другую дверь телятника незаметно вошел Мартинас.

— Теленок уже никуда, Мартинас, — сказала она, приблизившись к нему. — Надо бы его прикончить.

Мартинас перегнулся через загородку. Теленок лежал на спине, уставившись остекленевшими глазами в потолок. С морды капала пенистая слюна.

— Не люблю резать телят. Иное дело — свинья. Она хоть визжит, а эти глядят будто человек в глаза. Попросите Гоялиса, Ева. А может, вы сами заколете?

Еву передернуло.

— Тогда позовите Гоялиса.

Вскоре Ева вернулась с кухонным ножом в руке: Гоялиса она не нашла.

Мартинас недовольно поморщился.

— Уведите отсюда ребенка.

Когда несколько минут спустя Ева вернулась к загородке, Мартинас, присев в углу, вытирал о солому окровавленные руки. Его лицо исказилось от омерзения.

Ева жалобно вздохнула.

— Нечего убиваться. Теленок был слабый от рождения. Не стоило и поить.

Ева с благодарностью взглянула на Мартинаса.

— Теленок теленком; не в этом горе…

— Да? — Мартинас, не понимая, пожал плечами. — Что же еще стряслось?

— Не знаю, почему я так доверилась вам, Мартинас. Мы ведь в сущности почти не знакомы, а мне кажется, будто мы старые друзья. Вы так просты, душевны, понятны. С вами как-то легко, ясно. Вы добрый, умный человек, Мартинас…

Он удивленно повертел головой — к чему бы это странное вступление?

— Не знаю… Может быть, пока человека как следует не знаешь, он кажется лучше или хуже, чем на самом деле. Я хуже, Ева. Душевный?.. Может быть… Ваш муж вот тоже мне сказал, что душевности во мне больше, чем ума. Но все остальное… — Мартинас беспомощно развел руками, словно сожалея, что он не таков, каким представляет себе его Ева, но в этом нет его вины, и выбрался из загородки.