Года широко улыбнулась. Женщина смотрела на нее, удивленная и смущенная, а Года все улыбалась. «Неужели из-за одних глаз?»

Ева еще больше смутилась, не зная, что и думать о странной гостье.

— Я зашла посмотреть на ваших телят, — сказала Года.

— Вот как! — Ева несмело улыбнулась. — Вы, наверное, учительница?

Года ничего не ответила. «Пускай думает так, если ей нравится».

Где-то в конце телятника снова раздалось тоскливое мычание.

— Простите, — сказала Ева, поворачиваясь, чтобы уходить. — У меня тут один очень неспособный ученик — никак не научится пить без пальца. Слышите, зовет? Не хотите посмотреть?

— Охотно.

Года прошла вслед за Евой. Впереди мелькали тяжелые, облипшие навозом резиновые сапоги, бежал мальчик, уцепившись за материнскую руку. «Неужели одни глаза? — машинально нашептывал на ухо голос. — Неужели одни глаза?..» Но Года больше не смеялась. И не улыбалась. Ей вдруг показалось, будто она засунула руку в чужой карман.

Они остановились у маленького закута, в котором мычал «неспособный ученик». Ева забралась в закут. Теленок кинулся к ведру, сунул голову. Но снова отпрянул и стал тыкаться мордой в бедро Еве.

— Ой, какой же ты дурачок, — рассмеялась женщина. — Ну перестань же, глупышка. Иди сюда. Попробуй еще раз.

Но теленок только кружился и нетерпеливо мычал. Ева присела и, придерживая одной рукой на колене ведро, вторую сунула в молоко и поплескала.

— Му-му-му…

— Му-му-му… — повторял за матерью мальчик.

— Как звать? — спросила Года.

— Арвидас.

— Да…

Теленок наконец-то сунул морду в ведро. На поверхности молока маняще мелькали покрасневшие кончики пальцев. Теленок схватил один палец и жадно стал сосать, вместе с воздухом втягивая молоко. От удовольствия вертел хвостом, мотал головой и вдруг с такой силой ткнулся мордой в ведро, что Ева, не выдержав равновесия, едва не упала. Остаток молока выплеснулся на одежду.

Мальчик, сунув нос в щель меж досок, весело галдел: ему удалось поймать теленка за хвост.

— Видите, какая у нас работа, — сказала Ева, вытирая ладонь, вымазанную в свежем навозе.

— Вы очень старательная…

— Коли взялась за дело, надо его сделать.

Года подошла к мальчику и погладила по щеке. Она хотела сказать Еве что-то приятное.

— Замечательный мальчик, — сказала она, ласково улыбаясь ребенку. — И конечно, хороший. Слушается маму, не шалит… Ведь так, миленький?

Но ребенок, не дослушав ее до конца, помчался по проходу меж загородок. Мать тоже ушла. Порожнее ведро недружелюбно позванивало в ее руке.

И Года пошла. Пошла по деревне, раздавая улыбки и взгляды. Миловидная, манящая, неприступная. А за ней следили глаза. Много глаз: тоскующих, обманутых, равнодушных. Но она их не замечала. Она видела только одни глаза — темные, большие. Красивые, открытые, ничего не подозревающие глаза. И маленького симпатичного мальчугана. Его мальчика. «Вечером она возвращается из этого грязного хлева домой. Муж обнимает ее, и, наверное, это ее единственное утешение…»

Вечером Года заглянула в читальню. За столом сидело человек десять, в основном молодые. Тадас читал вслух газету, но никто не слушал. Кто листал иллюстрированный журнал, кто играл в шашки, а кто, прижавшись к своей девушке, тихо перешептывался с ней и пожимал ей руку под столом. Посетителей сегодня было больше обычного. Дело в том, что многих приманила сюда новая лампа, примусная, которая будто солнце сверкала под потолком.

— Ну и свет! — подивился Кляме Истребок, ввалившись вслед за Годой. — Просто глаза шпарит.

Тадас отложил газету, решив использовать живое агитационное слово.

— Через несколько лет, когда будет создана единая энергетическая система, в каждой деревенской избе будет гореть такой свет, — сказал он.

— Вот мерзость! — ужаснулся Истребок. — Ведь тогда все как один ослепнем, ядрена палка!

— Темнота! — возмутился Симас Гоялис.

Тадас пытался продолжить политбеседу, но Кляме Истребок запустил несколько хлестких словечек, рассмешил всех, и никто уже не обращал внимания на заведующего читальней. Поднялась возня, смех, перестрелка репликами. Каждый как мог изощрялся в остроумии. Наконец несколько парней закурили, и читальня вдруг стала похожа на кабак.

— Ребята, как же так? — умолял Тадас. — Это же культурное учреждение.

Девушки попытались пристыдить парней. Тогда Истребок, словно издеваясь, вытащил початую бутылку и стукнул по открытому журналу.

Тадас не выдержал.

— Кляме! — вскочил он, побелев от возмущения. — Уходи! Уходи, если не хочешь неприятностей! А вы там — кончайте курить! Слышали? Для этого есть сени.

Несколько курильщиков обиженно встали и, ворча, вывалились гурьбой в сени.

— Тадас, накачай. — Бируте показала взглядом на лампу.