Древность культа медведя и связанных с ним фаллических обрядов подтверждается находками специфических ритуальных комплексов в неолитических памятниках лесной зоны Восточной Европы (Крайнов, 1980, с. 118–120).

Изображения лося. Наиболее ранние скульптуры лося происходят из липчинского слоя VI разреза Горбуновского торфяника (Старков, 1980б, с. 172). Это изображения головы лося, вырезанные в типичной для Зауралья силуэтной манере на изогнутой ветке дерева. К эпохе ранней бронзы (начало II тыс. до н. э.) относятся найденные на Горбуновском торфянике своеобразные деревянные сосуды в виде фигуры лося (рис. 121, 15–17). Обработка ясно показывает, что при их изготовлении применялись металлические орудия. Вдоль спины животного выдолблена неглубокая полость. В настоящее время известны три такие фигуры, у одной из них голова не сохранилась. В общей моделировке образа, несмотря на его реалистическую трактовку, явно проступает тенденция к упрощению и стилизации. Обращает на себя внимание чрезмерная вытянутость морды, подчеркнута горбоносость, акцентирован изгиб нижней челюсти; особо выделены пасть и большие ноздри. Глаза переданы выступающими плоскостями со зрачками-впадинами, предназначенными, видимо, для инкрустации другим материалом. Уши, вероятно, тоже изготовлялись отдельно и вставлялись затем в небольшое углубление. Подобный лось найден В.Ф. Старковым в 1979 г. на Горбуновском торфянике; он украшен вбитыми в щеки и нижнюю губу кусочками металла (Старков, 1980б). Это подтверждает мнение В.И. Мошинской о довольно широком распространении инкрустации скульптурных изображений другими материалами (Мошинская, 1976, с. 85–86).

Очевидно, с эпохой развитой бронзы следует связывать роговые навершия в виде лосиных голов из Шигирского торфяника. Стилизация образа, несмотря на проработку деталей, выступает более резко, чем на горбуновских экземплярах (рис. 121, 13). Изображения лишены эмоциональной насыщенности и явно тяготеют к схеме.

Функциональное различие предметов с изображением лося (сосуд, черпак, навершие) не отразилось на общей художественной манере изображения головы сохатого. Стилистическое единство шигирских скульптур подкрепляется наличием такого специфического признака, как выделение межчелюстного пространства остродонными желобками. Эта черта наряду с подчеркиванием нижней челюсти известна на фигурных топорах-молотах из Карелии и Финляндии (Ailio, 1912; Lepp"aaho, 1953; Эдинг, 1940; Kivikoski, 1961; Студзицкая, 1966). По мнению Д.Н. Эдинга, на стилистические особенности североевропейских каменных фигурных топоров-молотов оказала влияние уральская скульптура. Исследования последних лет среднеобского и среднеиртышского центров производства турбинско-сейминских бронз позволили В.И. Мошинской в значительной степени подкрепить и уточнить тезис Д.Н. Эдинга. Она высказала мысль, что именно Зауралье явилось той областью, где впервые появились объемные зооморфные изображения с указанными выше стилистическими особенностями, возникшими под влиянием бронзового фигурного литья (Мошинская, 1976, с. 73). Находка каменного молота в виде головы лося на неолитической стоянке Евстюниха в районе Нижнего Тагила (Рассодович, Сериков, Старков, 1976, рис. 1) намечает пути поиска истоков этой категории ритуальных предметов.

В самусьско-сейминскую эпоху появляются первые бронзовые изображения голов лося на рукоятях бронзовых кинжалов. Один из них происходит из Сейминского могильника (Городцов, 1916, рис. 55; 56; Эдинг, 1940. рис. 74, 75), другой — случайная находка в районе г. Перми (Студзицкая, 1969б). Голова лося на сейминском кинжале выполнена строго в соответствии с требованиями зауральской художественной традиции, что особенно хорошо видно при сопоставлении ее с головой лося на шигирском деревянном черпаке. На внутренней стороне рукояти кинжала вырезано изображение змеи — традиционный художественный канон, выработанный в древней пластике Зауралья, на что не раз обращали внимание исследователи (Эдинг, 1940, с. 65; Мошинская, 1976, с. 77). Изображение змеи полностью повторяет деревянную фигурку извивающейся змеи из Горбуновского торфяника (рис. 122, 1), выполненную силуэтом в подчеркнуто угловатой манере.

Совмещение изображений лося и змеи мы видим и на фигурном кинжале из Перми (Студзицкая, 1969б, рис. 1). Эти два образа широко представлены на наскальных рисунках бронзового века Восточной Сибири, на кулайских бронзах эпохи раннего железа в Нарымском Приобье (Косарев, 1974а, рис. 45, 1). Скорей всего появление этого мотива, его устойчивость в сибирском искусстве связаны с развитием представлений о мире, в частности о верхней и нижней сферах Вселенной.

В Среднем Приобье образ лося представлен не так широко, как в Зауралье, может быть, в связи с плохой изученностью торфяниковых поселений, откуда происходят деревянные и костяные предметы. На поселении Самусь IV вместе с другими бронзовыми вещами найдена дуга, концы которой увенчаны лосиными головами, повернутыми в разные стороны (Матющенко, 1973б, с. 194–195). Фигуры выполнены в силуэтном стиле с подчеркнуто массивной верхней губой и резко обозначенной нижней челюстью. На затылках обеих голов сделаны небольшие выступы (сохранился только один). Этот предмет сопоставим с близким ему по форме изображением, найденным на горе Кулайке в Нарымском Приобье и относящимся к эпохе раннего железа (Косарев, 1974а, рис. 46, 3). Только у последнего на середине дуги, соединяющей головы, изображена птица с опущенными крыльями.

Из комплекса Самусь IV происходит овальная ажурная бляха одностороннего плоского литья с изображением животных (волка, лося, по мнению В.И. Матющенко) (1973б, рис. 9, 6). Хищник с оскаленной пастью и четко обозначенными клыками по ряду иконографических особенностей аналогичен образу фантастического зверя в окуневской культуре (Вадецкая, 1980, с. 68; Леонтьев, 1978, с. 113–115). Такова трактовка морды зверя, манера передачи суженного к крупу туловища, четырех лап, расположенных в ряд; наличие отростков, возможно, изображавших вздыбленную шерсть, длинный загнутый хвост, переходящий в общую дугу, объединяющую всю композицию. Перечисленные черты позволяют предположить, что это не волк, а, как и у окуневцев, медведеподобный фантастический хищник в своеобразной местной (самусьской) интерпретации. Это тем более вероятно, что именно медведь является центральным персонажем в анималистическом искусстве самусьцев. Медведеподобный хищник на бляхе «стоит» на другом животном, показанном очень схематично. По некоторым признакам эту фигуру действительно можно трактовать как изображение лося с открытой пастью. Если это так, то в охарактеризованной композиции нашел отражение своеобразно преломленный мотив космической погони (Окладников, 1950а), широко распространенный в древнем сибирском искусстве. Дополнительным аргументом в пользу высказанного предположения является обрамление всей композиции дугой, начало которой сливается с хвостом хищника, а конец приходится на заднюю часть лося. Оба зверя практически заключены в овал, разомкнутый с одной стороны. Наиболее полно и многогранно этот мотив представлен в памятниках окуневской культуры.

Образ лося представлен в кулайском бронзовом литье, где прослеживается характерная уральская традиция — изображать пасть зверя открытой и показывать задние ноги под углом. Основная стилистическая особенность кулайских лосей — их «скелетный» стиль; как показывают находки сосудов с антропоморфными рисунками, а также предметы бронзового литья на Самусе IV, этот стиль зарождается в эпоху бронзы.

С позднебронзового поселения Еловка в Томском Приобье происходит миниатюрная костяная подвеска в виде фигурки лося (задняя часть обломана, рис. 121, 12). В середине туловища просверлены две круглые дырочки, таким же отверстием показан глаз зверя. Морда детализирована. Моделировка фигурки говорит об устойчивости реалистической традиции трактовки образа лося в памятниках искусства лесной зоны.

Если культ медведя вырос преимущественно на тотемической основе, то культ лося имел в основном промысловый характер, хотя не исключено, что у некоторых родов он тоже был когда-то тотемом (Косарев, 1981, с. 250–253; 257–259). Кроме того, образ лося, олицетворяя источник жизни, светлое начало, переплетается с солнечным культом, с представлениями о небесной сфере.

Образы других диких животных. Обособленную группу изделий мелкой глиняной зооморфной пластики эпохи поздней бронзы представляют фигурки с городища Абрашино I на правом берегу Обского водохранилища (Молодин, Соболев, 1983) и изображения с Шайтанского городища в верхней части р. Кети (Мошинская, 1973). Абрашинские фигурки (6 экз.), незначительно отличаясь, выполнены в единой, крайне условной изобразительной манере. Размеры их очень устойчивы — 6,2–6,6 см. Туловище в разрезе округлой формы, бока, за исключением одной скульптурки, у всех выпуклые. Параболоидной кривой очерчены головки, а по бокам подтреугольными выступами обозначены, видимо, передние и задние лапы. Звери как бы распластаны. У четырех изображений в приостренной части имеются миниатюрные (около 1 мм) углубления. В одном случае вместо ямочки сделан сосцевидный налеп. В общей моделировке фигурок обращает внимание одна деталь, а именно прочерченная с одной стороны вдоль туловища довольно глубокая бороздка (на одной фигурке их даже пять). Очевидно, в глазах древнего мастера нанесение этого символа имело особо важное значение.