— Понятно! — усмехнулся Тамаз.

— Почему ты улыбаешься?

— Меня удивляет твоя способность, вернее, я завидую тебе. Я никогда не могу судить обо всем с таким юмором.

— Какой уж тут юмор, я отлично помню время, когда во всем Тбилиси насчитывалось сто семь квартирных телефонов. Ты должен хорошо помнить, что означало тогда иметь собственный телефон.

— Помню, — кивнул Тамаз.

— Для тебя не секрет, что телефон необходим только тогда, когда он есть у всех, когда ты можешь в любое время позвонить кому захочешь. Но, когда в Тбилиси было сто семь квартирных телефонов, владельцы их яростно выступали против строительства новой телефонной станции. Телефоны ставили на лакированные столики, словно те были драгоценными китайскими вазами. Счастливым обладателям их было наплевать на назначение телефона, главным являлось чувство превосходства, а блестящие аппараты становились символом этого превосходства. Может быть, тебя не занимает мой разговор?

— Во многом ты прав, но…

— Никаких «но»! Я иду дальше. Допустим, ты живешь на необитаемом острове, у тебя есть дома, машина. Одним словом, ты обеспечен всеми житейскими благами. И все они приедаются тебе за две недели, если на острове нет другого человека, перед которым ты можешь проявить свое превосходство. Превосходство, которое ослепляет тебя, наполняет блаженством, возвышает в собственных глазах.

— Отар, будет тебе!

— Что, дружок, тяжело слушать правду?

— Нет, я совсем о другом. Все это мелочи, которым не стоит уделять столько внимания.

— Э, мой Тамаз, именно такие мелочи каждый день отравляют нам жизнь.

— Погоди.

Тамаз Яшвили вдруг побледнел, губы его дрожали. Отар только сейчас заметил, как потемнели у него глаза. Сердце у Отара дрогнуло. Он никогда не видел Тамаза таким несчастным. И словно понял что-то. С самого начала он был убежден, что Тамаз не уживется с Медеей, что рано или поздно наступит кризис. Неужели он уже начался? Может быть, поэтому Тамаз пришел сюда? А если он просто соскучился по другу? Впервые за свою жизнь Отар стал в тупик. Он догадывался, что Тамазу тяжело, очень тяжело, но спросить ни о чем не решался. Боялся растравить и без того, видимо, больную рану. Тамаз поднес к губам бокал. Зубы стучали о край стекла. Отар отвел глаза, словно не замечая состояния друга.

— Откупорим еще бутылочку? — беззаботно предложил он.

— Нет, не хочу.

— Что такое, тебе плохо?

— Да, голова кружится. — Тамаз попытался улыбнуться.

— Давай выйдем на воздух.

— Хорошо бы, если ты не против.

— Гриша, счет!

Они расстались в конце улицы Кирова. Глядя в глаза Отару, Тамаз долго жал его сильную руку, словно навсегда прощался с единственным другом, которого по-настоящему любил и который всегда понимал его. Но он боялся сказать что-нибудь, боялся не выдержать и расплакаться. Как хотелось рассказать Отару все, рассказать подробно. И о том, что произошло сегодня, и о жутком незнакомце с гнилыми зубами, и об остановившихся часах. Хотелось признаться, что у него нет больше ни стремлений, ни цели и он намерен свести счеты с жизнью. Нет, не потому, что изменила жена. Просто лишний раз убедился, что на свете нет ничего святого, что жизнь его бессмысленна и он ни на что уже не способен. И как хотелось заглянуть сейчас в душу Медеи. Она так ласково улыбалась, провожая его на работу. Неужели в ней нет ничего, кроме похоти? Неужели ее улыбающиеся невинные глаза скрывают низменную сущность, неужели она способна только на зло и обман?

Отар ясно видел, что творится с Тамазом, но не решался нарушить молчание. Одна неловкая фраза могла испортить все.

Тамаз овладел собой, улыбнулся:

— Всего хорошего, Отар. Надеюсь, не держишь на меня зла за ту вспыльчивость?

— Ты стал сентиментальным, молодой человек.

— Ну, спокойной ночи!

— Позвони мне завтра, весь день буду дома.

«Завтра», — горько усмехнулся Тамаз.

Он медленно одолел подъем. Перед гастрономом вспомнил, что у него нет сигарет.

— Будьте добры, «Иверию», — протянул он продавщице три рубля.

— Сколько? — спросила та, взяв деньги.

Тамаз посмотрел на неестественно толстые руки продавщицы.

— Сколько пачек? — повторила та.

— Три, пожалуйста, — очнулся он.

— И спичек?

— Да, и спичек.

Продавщица подала ему сигареты, потом — спички и сдачу.

Тамаз долго разглядывал пачки, грустно улыбаясь в душе. Ему и одной за глаза хватит, он только по привычке взял три. Продавщица удивленно глянула на замечтавшегося покупателя.

— Я неправильно дала сдачу? — растерянно спросила она.

— Нет, нет, все правильно, — смутился Тамаз и торопливо засунул в карман сигареты и спички.

Продавщица недоуменно пожала плечами и насмешливым взглядом проводила худощавого молодого человека.

Выйдя из магазина, Тамаз свернул в тихую улочку. На углу, перед магазином «Овощи — фрукты», он увидел грузчика, согнувшегося под тяжестью ящиков с яблоками. С верхнего ящика соскользнула веревка, грузчик еле удерживал его на спине. Тамаз подскочил к грузчику и с трудом снял верхний ящик.

— Дай тебе бог счастья! — услышал он неприятно знакомый голос.

Тяжело переводя дыхание, грузчик приблизился к дверям магазина, осторожно повернулся и присел так, чтобы ящики встали на площадку невысокой лестницы у входа. Затем скинул веревку и с трудом разогнулся.

Тамаз обомлел. Перед ним стоял тот самый незнакомец. Неприятно поблескивали желто-черные зубы.

— А, это вы, сосед? Помоги вам бог, вовремя поспели! — Грузчик обтер потное лицо полой халата и достал из кармана пустую пачку сигарет.