Несомненно, появление Эки произвело на него большое впечатление.

— Очень приятно, — вежливо улыбаются Экины губы, но в глазах ее затаилась горькая печаль. Пожать руку корреспондента ей даже не пришло в голову.

Некоторое время корреспондент стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, а потом как ни в чем не бывало вновь присел на свой стул.

— Разрешите курить? — Не дожидаясь ответа, он вытягивает сигарету из пачки, брошенной на стол. Он неумело чиркает спичкой и, не затягиваясь, выпускает изо рта клубы дыма. Видно, он вообще не курит, только балуется изредка, а может, следует моде.

— Ты знаешь, о чем он меня спросил? — говорю я Эке. — Какое, мол, место занимает физика в нашей жизни…

— Какое место занимает физика в жизни современного человека? — спрашиваю я у Мамуки Торадзе.

— Отныне все последующие столетия безраздельно принадлежат физике!

Меня раздражает самоуверенный и категоричный тон Мамуки Торадзе.

— Ты абсолютно убежден в непререкаемости своего утверждения?

«Непререкаемость утверждения» я густо посыпал солью иронии.

Как правило, Мамука Торадзе прекрасно чувствует иронию, но виду не подает. Он ловко увертывается от удара и стремится не выпускать из рук бразды спора.

— Абсолютно. Мы изучаем микрочастицы вселенной в метагалактике в пределах восемнадцати миллиардов световых лет. Ты физик и прекрасно можешь представить себе грандиозность этих пределов, превосходящих самую необузданную фантазию.

— А вот Руставели изучал человеческий дух, у которого вообще нет никаких пределов.

Глаза Мамуки внимательно изучают мою физиономию. Гия попеременно смотрит то на меня, то на Мамуку. Он наверняка чувствует, что сегодняшний спор добром не кончится.

— Может, сходим в кино?

Я не обращаю на Гиины слова никакого внимания и в свою очередь бесцеремонно разглядываю лицо Мамуки. Увы, задеть его стальные нервы — задача не из легких.

— Без Руставели человечество как-нибудь проживет. Девяносто девять процентов населения нашей планеты вообще не читали Руставели и, представь себе, прекрасно без него обходятся. А вот без энергии человечество не сможет прожить и дня. Человеку требуется энергия, и чем дальше, тем больше энергии ему нужно.

— Человеку необходимы радость, мир и любовь.

Я стараюсь подавить волнение. Меня бесит не логика Мамуки, а его бесстрастность и хладнокровие.

— Но человеку не видать ни радости, ни мира, ни любви, если он не обнаружит источников энергии. Раньше, когда человек был предоставлен лишь самому себе, сила его воздействия на природу целиком равнялась его собственной силе. Сегодня же за счет одной лишь электроэнергии сила и количество его воздействия выросли в тридцать раз. А темп их роста продолжает увеличиваться с поразительной быстротой. В каких-нибудь двадцать — тридцать пять лет они уже достигнут ста пятидесяти. Вы слышите, уважаемый Нодар, — ста пятидесяти!

Мамука Торадзе впервые повысил голос, впервые дрогнули струны его стальных нервов, и мне даже показалось, что я слышу их треньканье.

— Где же человечество должно добыть эту энергию? Мы уже основательно выдоили, опустошили, выпотрошили нашу старенькую и любимую землю, обглодали ее до блеска, словно собака кость. Подумать только, за последние сорок лет мы выпростали из ее кладовых гораздо больше богатства, нежели за всю историю нашей цивилизации, начиная с первого ее дня! Человечество уже почуяло надвигающийся кризис. «Энергетический голод» давно перестал быть лишь острым словечком из газетного обихода. Теперь оно перекочевало к нам, физикам. Только нам и дано избавить человечество от катастрофы!

Ни за что не поверю, что Мамука и вправду взволнован. Скорее всего, он играет роль взволнованного человека для вящей убедительности. Хочу припомнить хотя бы один случай, когда Мамука был действительно взволнован. И не могу. Я призываю на подмогу все свое благоразумие, чтобы не выйти из себя. Ни одному из моих товарищей и коллег недостанет сил выбить меня из равновесия. Но вот Мамука Торадзе совсем иное дело. Его холодные глаза и бесстрастный мозг, с четкостью автомата подбрасывающий ему материал для рассуждений, чертовски действуют мне на нервы. Он может спорить неделю напролет, да так, что кровь ни разу не вскипит в его жилах, ни один мускул не дрогнет на его лице, ни единое колесико не забуксует в его мозгу. И голос он повысил вовсе не из-за волнения, просто он подчеркнул тем самым глубину и истинность своих соображений. Восторг начисто чужд его душе, а берега темперамента надежно одеты в бетон. Даже когда он явно кладет противника на лопатки, волнение обходит его стороной. Радость победы не может растопить льда его глаз и согреть душу.

Я всячески сдерживаю себя. Мое волнение будет расценено как признак слабости и страха перед поражением. Я достаю из кармана сигарету.

— Дай прикурить! — с беспечной улыбкой обращаюсь я к Дато. Спички у меня в кармане, но я все-таки прошу огня у друга. Я неторопливо закуриваю и спокойно говорю: — До сих пор мы только и делали, что приближали катастрофу нашей цивилизации. Планета похожа на минное поле. Государства до зубов вооружены атомными и водородными бомбами. Ты, надеюсь, знаешь, сколько самолетов с атомными бомбами одновременно дежурят в небе. Достаточно одного безответственного шага, одного-единственного безумного маньяка, нажавшего на кнопку, чтобы все превратилось в прах, чтобы с лица земли исчезли все формы жизни. Где у тебя гарантия, уважаемый Мамука, что такой маньяк не найдется? Маньяки существовали во все эпохи, но тогда у них не было под рукой термоядерного оружия. В ту минуту, когда врачи поздравляли счастливых родителей с рождением сына — Адольфа Гитлера, мучительная смерть сорока миллионов человек была уже предрешена. Попробуй доказать, что и в эту самую минуту не родился где-нибудь очередной маньяк. А может, он давно уже родился, и матушка, напевая песню, раскачивает его колыбельку. А может, именно сегодня счастливые родители справляют ему день рождения, а гости, целуя его в пухлые щечки, задаривают подарками? Ведь появление даже одного завалящего маньяка может стоить планете жизни. И в этом повинны мы, физики.