— Ладно, еду! — Шадури старался не обнаруживать в голосе злости.

Через четверть часа они подкатили к дому Рамаза.

— Вы оставайтесь в машине, ждите меня здесь!

Сосо быстро взбежал по лестнице и нажал кнопку звонка.

Из квартиры доносились звуки пианино.

Он снова нажал кнопку.

— Иду! — послышался голос Рамаза, и Сосо успокоился.

Не успел хозяин отворить дверь, как Шадури обдало запахом шампанского.

Принюхиваться не стоило. Рамаз держал в руке ополовиненный стакан, и глаза его странно блестели.

— Милости просим!

Его насмешливый тон не остался незамеченным, однако Сосо, не подавая вида, что задет, прошел в комнату. По ополовиненному стакану он заключил, что Рамаз не один, но, увидев в кресле белокурую девушку и ее смело закинутые одна на другую ноги, невольно смутился.

— Я, кажется, не вовремя?

— Не беспокойся, досточтимый Сосо! Сначала познакомьтесь — это Мака!

Сосо Шадури отвесил церемонный поклон.

— А это — Сосо Шадури, Иосиф Владимирович Шадури собственной персоной. Мой старинный друг и коллега.

Мака не тронулась с места. В одной руке она держала сигарету, в другой — пепельницу и на поклон Шадури ответила улыбкой. Тот понял, что бледная мимолетная улыбка означает и приветствие, и радость знакомства.

— Я действительно ворвался в неурочный час, — холодно сказал он, задетый насмешливым тоном Коринтели, — я ухожу, зайду завтра утром.

— Никаких «ухожу»! Мака уже собирается. Я знаю, ты один не ходишь. — Рамаз повернулся к гостье. — Мака, внизу увидишь машину, серые «Жигули». В них обнаружишь двух интеллектуальных индивидуумов. Скажешь им от моего имени, чтобы отвезли тебя домой. Ясно?

— Ясно.

— Один из них, правда, смахивает на убийцу, но ты не трусь. Форма не всегда соответствует содержанию, не так ли, уважаемый Сосо?

Шадури насупился. Дерзость и ехидство Коринтели выводили его из себя, но он крепился.

Мака поняла, что ей пора отправляться восвояси. Недавняя улыбка, словно пририсованная бездарным художником, снова появилась на ее губах. Бросив окурок в пепельницу, она поднялась.

Рамаз проводил ее до двери, поцеловал в щеку, обещал позвонить завтра утром и не закрывал дверь до тех пор, пока девушка не вышла из парадного.

Когда он вернулся в комнату, Шадури уже сидел в кресле и курил.

— Выпьем?

— Я по делу.

— Дело подождет.

— Не подождет. Ступай ополоснись холодной водой.

— Не суетись. Не настолько я пьян, чтобы не выслушать тебя. А лицо, однако, умою. Очень жарко. Не знаю, сколько раз сегодня умывался. Наливай и пей, догонишь меня — будем на равных!

Рамаз ушел в ванную. Шадури налил шампанского и выпил. Холодное шампанское было приятно, его потянуло опорожнить еще стаканчик, но он не позволил себе.

— Пей, пей, у меня в холодильнике еще есть! — вытирая лицо и голову полотенцем, вернулся в комнату Рамаз. — Исключительно из уважения к тебе я сунул голову под холодную воду, пей!

— Не люблю пить перед разговором. Даже один бокал чреват непоправимой опрометчивостью, — Сосо поставил на стол полный бокал.

— Как я вижу, у тебя действительно серьезное дело.

Сосо внимательно поглядел на Рамаза. Глаза у того прояснились, от хмеля не осталось и следа.

— Не бойся, я и одной бутылки не выпил, — понял его Коринтели.

— Очень хорошо! — Шадури погасил сигарету и подался вперед. — Прекрасное пианино ты купил.

— Да, «Рёниш».

— Это ты недавно играл?

— Да, я. Я, милый Сосо, без музыки жить не могу.

— Раньше мог.

— Раньше было иное. Изменилось время, изменились цели, стремления, желания, взгляды…

— Когда я поднимался по лестнице, слышал звуки пианино. Мог ли представить, что это ты играешь?

— Я, кажется, как-то говорил тебе, что играю. Выходит, что ты не поверил.

— Поверил, но не думал, что так хорошо.

— Я счастлив встретить истинного ценителя, — иронически усмехнулся Рамаз. — Откровенно говоря, после больницы пальцы не слушаются меня. Я насилу справился с ними, хотя еще не играю так, как мог бы.

— Дай срок, пальцы подчинятся, но не это главное.

— А что же главное? — Рамаз, кинув полотенце на кровать, приготовился слушать. Он понял, что Шадури собирается сказать что-то важное.

— В нашем деле главное — откровенность! — негромко начал Шадури.