Старик вытащил из кармана грязных штанов замусоленный платок и отдал его Антону. Хлопец сразу понял, что в платок были завернуты деньги, но сказать ничего не смог, его стали душить слезы. Чего-чего, а такого поворота судьбы он не ожидал, пока молодой человек пытался совладать с чувствами, старик Гнат, не дожидаясь слов благодарности, уже размеренно катил в сторону Яруги.

[1] Куда идешь, парень? Куда тебя понесло? (укр.)

[2] — Иду в Ямполь, дядя Гнат, отец послал покупки сделать.

— Так у тебя, сынок, даже деньги имеются? Тогда садись, заглянем в шинок, немного пропьешь со старым Гнатом, мы по чуть-чуть…

— Не могу, извините, дядя, мне надо в Ямполь еще засветло успеть.

— Так все равно садись, до Ямполя не подкину, а к Яруге как раз. Все равно ближе будет. (укр.)

[3] Сынок, дай мне табачку. (укр.)

[4] Подожди, сынок. Вот что хотел тебе сказать, а ты внимательно слушай старика. Я твоего отца знаю еще по старым временам. А что нас связывает — не твое дело. Говоришь, в Ямполь скупиться идешь? Да-да… Можешь не говорить, на тот берег собрался. Старый Гнат не дурак, все видит. И нечего головой мотать, меня не обманешь. Посмотрел бы на себя. Беглец — у тебя на лбу написано золотыми буквами. Хорошо, что ни одного милиционера не встретили. Сделаешь так. Как в Ямполь придешь, сразу же иди к базару. Около рынка живет еврей Лойко. Его каждая собака в городке знает. Найдешь, так сразу ему и скажи, что ты от старого Гната из Яруги, пусть тебе поможет. А если будет тебе голову морочить, так ты скажи ему, чей ты сын. Тебе терять нечего. А если Лойко тебе не поможет, тебе никто не поможет. Контрабандой товара еще есть такие, кто промышляет, а вот человека перевезти — жила тонка. А этот — может. И вот что… держи. А отцу я передам, что к Лойку тебя направил, ему спокойнее будет. (укр.)

Глава двадцать третья

Боевые товарищи

Дед Гнат оставил юношу на дороге в состоянии полной растерянности. Но возиться с юнцом ему не хотелось: на сегодня Гнат Маркович Рохля, которого за особую любовь к горилке в селе прозвали Горилко, лимит добрых дел исчерпал. Он только украдкой оглянулся, и увидев же поникшие плечи юноши, который уже брел в сторону Ямполя, старик с сомнением покачал головой.

«А как он все-таки похож на отца!» — мелькнуло в голове возницы. И действительно, Антон был почти точной копией отца — и не только лицом, но и фигурой, — тонкий в кости, с точеной талией и широкими плечами он не казался атлетом, но был жилист, вынослив, силен, о чем говорили бугры мышц, что выглядывали из-под по-летнему расстегнутой рубахи. Да и лицом Антон выдался в Архипа больше других детей старого каменотеса: узкий лоб, русые волосы, почти треугольное лицо с заостренным подбородком, который юноша пытался украсить для солидности усами, так и усы он завел на манер отца, тонкие и длинные, торчащие далеко в стороны, как крылья ласточки в полете. А что больше всего сближало Антона с отцом — так это шрамы. У Архипа Майстренко грубый шрам на левой половине лица (след удара саблей) заканчивался у опустевшей глазницы, а у Антона шрам (удар удачно пущенного соседским пареньком камня) рассекал подбородок с той же левой стороны. «Меченые они все, Майстренки,» — не раз говаривали сельские бабушки. И было в этом доля святой правды. Только младший брат и сестра не имели на лице никаких отметин.

История отношений Гната Рохли и Архипа Майстренко началась давно. Оба были призваны в армию еще в четырнадцатом. Вот только Гнат сражался против австрийцев, а Архип — германцев. Им бы и не встретится — фронты мировой протянулись через всю окраину Российской империи. Где тут встретится двум землякам? Да судьба — такая хитрая штука, она порой так все вывернет, что и не поймешь, зачем ей, судьбе, это надо было? Смеется она над тобой, или, наоборот, подталкивает в нужную сторону?

Второе ранение Гната было тяжелым. Его отправили в тыл. Он поправлял здоровье в большом госпитале под матушкой-Москвой. Архип после ранения оказался в Калуге. По выписке из госпиталя Гната откомандировали в формирующуюся часть, которая и наименования тогда не имела, а через пару дней они узнали, что новую часть будут именовать Первой Особой пехотной бригадой и воевать им предстоит аж во Франции. Вот уж куда Гнат ни за что в жизни не собирался попадать! Началась муштра — подготовка к выступлению. Познакомились Архип и Гнат благодаря гопаку! И такое бывает в жизни: народный украинский танец свел двух людей из народа, которые о себе ни слухом, ни духом. А получилось все так: во время утреннего смотра, когда командир бригады, генерал-майор Лохвицкий обходил строй солдат, невысокий, худощавый, всегда подтянутый и энергичный, он всегда мыслил быстро и так же быстро излагал свои мысли подчиненным. А тут ему пришла в голову мысль, от которой он сразу же пришел во внутренний восторг:

— Союзникам надо будет что-то наше народное, культурное, показать. Мы в Париж под русские солдатские песни входили[1], вот и вы что-то сообразите в народном духе.

Кроме русских народных песен и танцев, учитывая, что в бригаде оказалось достаточно украинцев, кто-то из офицеров предложил поставить гопак. В этой небольшой группе танцоров и оказались Архип с Гнатом. Архип умел выделывать коленца не хуже Гната, и первое время между ними было даже небольшое соперничество, кто кого в гопаке перегопает. Да за это время узнали друг друга поближе, да еще выяснили, что родом почти с одних мест. И пары десятков верст между их селами не будет. А что может сблизить людей так, как сближает привязка к родному дому, осознание того, что они почти односельчане? Люди, выросшие в одной культурной среде, в одних и тех же обычаях, они понимали друг друга, как понимали и других крестьян, которых в их бригаде было подавляющее большинство. Муштра, муштра, муштра — но пусть трижды осточертелая муштра, только бы не фронт, не сейчас, попозже, лишь бы не встретиться снова глаз на глаз со смертью. Шел февраль тысяча девятьсот шестнадцатого года, навоевался Гнат за это время, натерпелся, покормил окопных вшей, а конца-краю войне не было видно. В тылу он немного отошел, откормился, из глаз исчез вечный голодный блеск, выдававший солдат на фронте. А там дела шли все хуже и хуже. А еще хуже шли дела в тылу. Даже в Москве чувствовались тяготы военного времени, главное — недостаток продовольствия. Голод навис над Россией, которая еще недавно кормила половину Европы. Гнат жил бобылем, родители умерли от эпидемии тифа в девяносто шестом, вроде бы никого близких у него не было, а так порой щемило в сердце от мысли о том, что придется расстаться с Родиной. Все говорили, что французы там, на месте, обеспечат их необходимым, а в обмен за их жизни правительство получит недостающие оружие и боеприпасы.

И как было с осознанием всего этого отправляться в далекую и чужую страну? Пусть даже Францию?

Наступило двадцать пятое января шестнадцатого года, на Григория Богослова, их погрузили в эшелоны и отправили железнодорожным путем к черту на кулички: Из Москвы в Самару, потом Иркутск, а потом через Харбин в Далянь. Эшелоны двигались стремительно, почти без задержек. Солдат нечасто выпускали из закрытых вагонов, да и то, только поесть и справить нужду. А до Даляня они ехали еще и под постоянным присмотром японцев. Тут случились первые серьезные задержки, когда вагоны стояли на небольших китайских полустанках и долго ждали разрешения двигаться дальше. Теперь поезд увозил их не за сотни, за тысячи верст от родных мест. Впрочем, Франция тоже становилась все дальше и дальше. Солдату что, ему думать о своем маршруте не положено, о нем командиры думают. И все равно, дни бежали за днями, леса, горы, тайга, на которой снег еще не думал даже трогаться — все это было так незнакомо ему, привыкшему к украинскому раздолью. Из развлечений оставалось немного: выкурить самокрутку, спеть народных песен, благо, в их вагоне был добрый отряд украинцев, и можно было попеть вволю, а там, смотри, русские начнут свои затягивать, вот и пойдет меж ними спор песенный. Ну, а когда начальство отпустит чарку водки, тогда сам Бог велел. Иногда же, то один, то второй умудрялись то на остановке чем-то поживиться, то умастить сердце фельдфебеля али каптенармуса, вот и получалось порой по полчарки на брата в неурочный час.

Не понравилась Гнату китайская земля — какая-то неприветливая, чужая, неприкаянная, что ли. Потом была посадка на корабли. Порт Далянь (в девичестве — Дальний), большой, грязный, пропахший морскими водорослями и еще какой-то гнилью, такой непохожей на привычный запах плодородного навоза, все было еще более неприятным, от всего этого еще и порядком тошнило. Гнат до сих пор не знал, чем он не угодил в тот день ротному, в день их погрузки. Их роту сначала планировали грузить на какой-то из французских кораблей. Но кораблей не хватало. Им предстояло плыть на «Тамбове», небольшом судне, способном принять шесть-семь сотен пассажиров. А под погрузку уже выстроилось больше двух тысяч. Офицеры сновали туда-сюда злющие, как черти в аду. Солдаты мрачно переговаривались между собой, плыть черти куда в переполненных трюмах никого не радовало. Настроение было грустное и подавленное, как раз под стать мокрой туманной погоде, царившей в порту. Что Гнат сказал стоявшему рядом солдату, до сих пор не помнит. Но проходивший мимо ротный его фразу услышал.

— Кто такой? Что сказал? Как посмел?

Ротный не ждал ответа на свои вопросы. Он просто смазал от всей души Гната по физиономии, так, чтобы разбить нос, да чуть не рассчитал — разбитой оказалась губа, да выбитым зуб. Гнат, отлетевший на руки стоящих во второй шеренге товарищей, после удара только отдал честь офицеру и выплюнул мешавший зуб с кровью.

— Смирно! Всем молчать! — ротный орал, его лицо побагровело, он прокричал еще несколько таких же истерических фраз, и снова умчался к штабной колонне, которая должна была грузиться на французский «Лятуш-Тревиль».