Шрифт:
– - Ты его лицо запомнил?
– - повернулся Андрей к Саньке.
Тому стало жалко лоб барабанщика. От такого сжатия он должен был ныть и болеть.
– - Пацана, что ли?
– - Ну, не меня же!
– - Вообще-то нет. Ботинки запомнил. Оранжевые.
– - А вы?
Сиамские близнецы-плеерщики стояли к ним все так же спинами и
смотрели живое кино про девиц, поедающих мороженое. Все звуки мира
для них сосредоточились в наушниках. Они и головами-то раскачивали
одновременно. То влево, то вправо. Будто делали зарядку от
остеохондроза.
– - У него на бейсболке "Даллас" написано, -- вставил Эразм.
– - А зачем он тебе сдался?
– - На, -- передал Андрей записку Саньке.
– - Это он тебе дал?
– - Да читай ты! Про себя только.
"Граждане-товарищи из группы "Мышьяк"! Настоятельно советую всем вам свалить на фик из Приморска и больше здесь не возникать. Лабайте по подвалам в Москве и сюда не суйтесь. Если завтра до полдня не слиняете, вам всем кранты! Пацаны".
Листок был из школьной тетради по математике. Буквы нарисованы по-печатному, но вкривь да вкось. И ни одной ошибки. Пацаны так писать не умеют.
– - Значит, не запомнил?
Сощурившись, Андрей пытался сам хоть что-то вспомнить, но ничего, кроме обшелушившегося носа парня перед глазами не возникало. И еще -пальцы. Мокрые, словно только что мокнутые в воду.
– - Нет, -- упрямо повторил Санька, и его вдруг встряхнуло.
– - Ботинки. На каждом из них не по четыре колесика, а по два. Средние на обеих ботинках сняты...
– - Ну, и что?
– - прогудел Эразм.
– - А то, что это четыре колеса!
– - Серьезно?
– - забрал назад записку Андрей.
– - Гадание помнишь?
– - Чего вы там бредите?
– - потянул руку к записке Эразм.
– - Потом. В номере, -- не отдал ее Андрей.
– - Товарищи, ну сколько можно спорить?
– - подала голос уже отошедшая шагов на десять от них Нина.
– - Автобус же простаивает!
Из ее голоса испарилась учительская строгость. Но именно теперь, когда он стал по-детски жалок и беспомощен, пятеро парней безропотно подчинились ему.
Глава третья
ПЕРЕКЛИЧКА ПЕРЕД СНОМ
Гостиничный номер не тянул даже на три звезды. Четыре одноместные кровати с отваливающимися бортами из древесно-стружечных плит, платяной шкаф без дверей и тумбочка сурового армейского образца, у которой не выдвигался верхний ящик.
– - Может, нас по ошибке завезли в приют для бомжей?
– - поинтересовался Эразм у дежурной по этажу, прокуренно-пропитой дамы с ресторанным прошлым в измученных чертах лица.
Через черные стекла очков он видел пейзаж еще более мрачным, чем остальные.
– - Мы еще не акционировались, -- лениво парировала дама.
– - Зато дешевле наших номеров вы ничего в Приморске не найдете.
– - Значит, хозяин фестиваля -- жлоб!
– - констатировал Эразм.
– - Я вообще-то подавал заявку на пять койко-мест, -- напомнил Андрей.
– - Таких номеров нет, -- устало ответила дама.
Слово "нет" получилось у нее по-военному четким. Видимо, она чаще всего произносила его в жизни. При социализме, и даже развитом, не было мест и в таких обшарпанных гостиницах.
– - Мы вам поставим раскладушку, -- сказала дама с таким видом, будто намеревалась разместить в номере кровать из спальни времен Людовика четырнадцатого.
– - Вас это устроит?
– - Меня -- нет, -- ответил за всех Эразм.
– - У меня -- метр девяносто два. Таких раскладушек даже в Америке нет.
– - В Америке все есть, -- лениво вставил Виталий.
Он отдал оба наушника Игорьку и, оставшись без музыки в голове, постепенно засыпал. Сейчас ему, наверное, хватило бы и раскладушки.
– - Ладно. Несите. Разберемся, -- решил Андрей.
Все-таки менеджером группы был он, а менеджер -- это и экономист, и финансист, и сценарист, и командир одновременно.
Стоило закрыться двери за дамой, как Эразм вновь напомнил о записке.
– - Ну, чего ты темнишь?
– - сорвал он очки с лица.
– - Что там накалякано?
– - На, -- небрежно протянул бумажку Андрей.
– - Ознакомься.
Записка пошла по рукам. Эразм после ее прочтения лишь фыркнул, Виталик пробурчал: "Бред какой-то", а Игорек сходу перелил красноту с волос на лицо и, вскочив с твердой, как бетон, кровати, забегал по комнате. Из ушей у него по-прежнему стекали две черные струйки проводов. По ним будто бы только теперь пустили ток, и он сотрясал бас-гитариста без всякой жалости.