Шрифт:
…А берега все выше — сосновые, светло прошитые березой, и все стремительнее выбегает навстречу река жизни, то гладкая и солнечная, то вдруг взволнованная, печальная, в лад песне:
Дорогая земля, стылый Северный край! Ну какой мне дорогой идти, отвечай. Спит в земле моя мать и не слышит пургу. Сердце сына — орешек в дремучем лесу. Злобный ветер меня чуть со света не снес. Хищной пастью меня чуть не слопал мороз. Как чудовище Менкв, в рослый кедр высотой, Снежный вихрь просвистел над моей головой. Уж не мама ль на кладбище плачет во сне? Танварпеква-колдунья крадется ко мне. Хочет ниток напрясть из мальчишеских жил. Как сосновая шишка, упал я без сил…Но подрастал Юван — и уже по-охотничьи прищуривал глаза, уже приговаривал:
«Кивк! Кивк! Точись мой нож! Кок, кок! Точись мой нож! Братья мои за зверем бегут. Звериный живот мне бы распороть! Печень медвежью мне бы съесть!»
А вскоре из засиявшей солнцем молодой души вылилась такая песня:
Без тебя мне плохо. Хорошо — с тобою. Как олень без меха. Ничего не стою. Без тебя и лыжи Не идут по снегу, И олень обижен И не годен к бегу. Без тебя не слышно Песенки тумрана [23] . Появись, чтоб вышло Солнце из тумана, Чтоб скользили лыжи И олени мчали. Сядь ко мне поближе, Приласкай в печали.23
Тумран — губной музыкальный инструмент, сделанный из кости; на нем обычно играют девушки.
В Березове я познакомился с библиотекарем Хамитовой, и она рассказала мне об учебе в средней школе вместе с Юваном Шесталовым, о его первом стихотворении, написанном в десятом классе, о том, как он улетал в Ленинград, чтобы поступить в Педагогический институт имени Герцена, на факультет народов Севера. А вместе с ним летела песня:
Я плыву в «крылатой лодке» По волнистым облакам, Сквозь родное, сквозь былое — К неизведанным векам.Случилось так, что при возвращении домой разглядел Юван с высоты протоку Порипосал, в переводе — «вспять текущую реку».
— Странная река! — воскликнул он. — То течет в одну сторону, то в другую. Когда на Оби большая вода, она течет в Сосьву, когда в Сосьве большая вода — течет обратно, в Обь. Может быть, такие реки и есть в мире, но для меня она единственная: на ее берегах я родился. А у этой излучины, в зеленовато-голубом бору, могила моей матери.
Вернувшись на родину, обогащенный знаниями и культурой, Юван Шесталов, образно выражаясь, грудью припал к преображенной земле предков и подслушал «Песню земли»:
Вий-е! Вий-е! Я проснулась. Вий-е! Вий-е! Оглянулась. И нашла в густой траве Слово новое — Эрвье. Я — мансийская земля! Вы не помните меня? За Уралом — снежный хруст Да березовая грусть. Думку Суриков рисует Про окраинную Русь. Как изба в снегу стоит, В ссылке Меншиков сидит, На свои пиры, походы Нераскаянно глядит. А теперь нашла в траве Имя новое — Эрвье! Имя быстрое — Быстрицкий, Имя крепкое — Петров, Имя русское — Урусов В переборе древних слов. Вижу в холоде туманов, Слышу в шелесте вершин — И Фарман Курбан Салманов, Ягафаров и Шакшин [24] . Вы ко мне пришли, герои, Как в легенду, в темный лес. Есть болото, нет дороги, И на сотню лет — объезд. Я дарю вам запах нефти, Грохот газа, древность слов. Океан тепла и света — Все для умных смельчаков.24
Эрвье, Быстрицкий, Петров, Урусов, Салманов, Ягафаров, Шакшин — первооткрыватели тюменских нефти и газа.
Но, воспевая новую Югру, поэт печалится, видя замутненное око промазученных озер, гибель нежной сосьвинской селедки, бегство зверей и зверюшек от железного грома гусениц тягачей. И он поверяет покорителям таежной глухомани мудрую сказку старого манси Солвала:
Однажды Мирсуснэхум, посланец верховного божества на земле, увидел озеро. Вода в нем прозрачнее стеклышка. Видно даже, как плавает рыба. Нельмы, как серебристые луны, важно шевелят плавниками. Осетры, как хрустальные хребты, по дну песчаному идут, задумчивые такие. Видно, говорят о чем-то важном, может быть, о своем будущем по-рыбьи рассуждают. И лишь глупая мелочь пляшет, плескается на поверхности, заливается счастливым смехом.
Смотрит Мирсуснэхум вверх. Видит — осина стоит. Ветвей на ней нет, ствол голый. Лишь на самой вершине один листик дрожит. Взял Мирсуснэхум в руки лук и стрелу:
«Собью с осины лист. Попаду или нет?»
Натянул тугой лук, и полетела стрела, попала в середину листа.
«Оказывается, у меня хорошие руки! Я человек! Я самый сильный на свете!»
И, наслаждаясь на берегу прекрасного озера своим могуществом, заснул.
Однажды он услышал, как кто-то бранится:
«Вот тоже человек! Вырастил такие сильные руки, вырастил такие сильные ноги и дает им полную волю. Зачем ты пробил кусочек моей постели?»
Смотрит Мирсуснэхум вверх и видит: на листочке букашка сидит. И поучает его, сильного: «Для тебя этот листочек ничего не стоит, а для меня жизни стоит. Я на нем сплю, и думаю, и работаю. Зачем ты, такой большой, не думая ходишь по земле? Разве сильным рукам не нужен сильный ум?..»
Чем ближе я подплывал к Игриму, поселку газовщиков, тем заметнее сужалась Северная Сосьва и плотнее обступали ее с нагорных берегов сухие сосновые боры. Зато мысли, рожденные после прочтения поэтично-мудрой книги мансийского писателя, требовали простора. Я думал, растревоженный: сколько еще встречается произведений, не согретых теплом малой родины. Похоже, что ни авторов, ни героев тех произведений никогда не убаюкивала родная колыбель и над нею не звучали песни отцов и прадедов. И снова и снова вспоминались проницательные слова И. С. Тургенева: «Вне национального нет искусства».
1974
МИТРОФАН ОПРЯ — ЛИТЕРАТОР, ПОДПОЛЬЩИК
Я приехал в Молдавию впервые…
Солнечный изобильный край, отягощенный виноградными лозами, истаивающий не только в мареве Буджакской степи, но и в жарком золотистом полыхании подсолнечников и дынь, высеребренный Днестром и Реутом, пышно зеленеющий своими волнистыми кодрами, сливающий водопадный гул Дубоссарской гидроэлектростанции с удалыми дойнами народной песенной души, — этот благодатный и счастливый край нельзя было не полюбить с первого взгляда.