— Ведь говорил же, что достоверность для вашей работы превыше всего, говорил?

— Ну, — отозвался фотокорреспондент неопределенно, по всей вероятности еще не зная, как себя вести с «зарвавшимся» парнем.

— Так почему бы тебе не сфотографировать эти доильные аппараты, которые превратились в груду железа?! Тебе известно, в какую копеечку они обошлись колхозу? — не отставал от него Еди.

— Ты занимайся своим делом, Еди, и не мешай нам работать, — вмешался в разговор Овез.

— А чьими делами, по-твоему, я занимаюсь? — зло огрызнулся Еди.

— Это мне лучше знать, вышел на работу, так изволь подчиняться своему непосредственному начальнику, а нет, так обойдемся без тебя. Завтра можешь уже не выходить на рабочее место, — сказал Овез с апломбом и, боясь, как бы Еди не стал с ним пререкаться, поспешил уйти, отдавая по пути указания. — Товарищи, давайте по местам. Пора кормить скот, поторопитесь…

— Да, мы городских академий не кончали, зато знаем свое место в жизни, — крикнул Овез на пороге коровника и поспешил скрыться за дверью.

Еди, прикусив губу, покачал головой, белый как мел.

— Что с тобой, парень? Тебе плохо? — забеспокоился фотокорреспондент. — На тебе лица нет…

— Ну, ладно, пойду я… — прошептал Еди, еле подавляя подступивший комок к горлу.

— Постой, постой… Не о тебе ли мне говорили, что бросил учебу и…

Еди не дал ему договорить и зло выкрикнул:

— Да! Да!

— Ну, ты, парень, совсем раскис, как я вижу. А мне поначалу казалось, что ты бойкий. Ну и дела…

— Не дела, а делишки…

— Знаешь, что, Еди, так кажется тебя зовут?! Ты мне понравился, поэтому хотел бы тебе дать дельный совет. Ты учись считать в первую очередь свои, — он похлопал по карману, — копейки, свои… Так оно в жизни надежнее. В молодости — как будто он был стар — и я вот так кипятился, чего-то добивался и часто бывал бит и, самое главное, ходил без единой копейки в кармане. Потом, — оглянувшись воровато вокруг, — скумекал, сказал себе: «Тебе больше всех надо?!» Вот как. Давай я тебя сфотографирую на память, а?

Еди посмотрел на улыбающегося корреспондента и подумал: «Вроде бы и неплохой парень, а рассуждает…»

— А ты лучше сфотографируй Карлавача, прошу тебя.

— Какого Карлавача?

— Да нашего коня, красавца. Сфотографируешь, а?

Фотокорреспондент покачал головой.

— Ни черта ты не понял, парень. Зачем мне твой Карлавач?! Мне никто за него и копейки не даст…

Еди почти силой затащил фотокорреспондента в конюшню и, отдав ему свои старенькие часики, сфотографировал Карлавача.

Когда фотокорреспондент ушел, Еди обнял шею Карлавача и прошептал ему на ухо: «Ни черта они не понимают в жизни, Карлавач! Разве не счастлив тот, кто стоит возле тебя и любуется тобой? Ох, как я завидую Хораз-ага. Я завидую ему, потому что он всегда с тобой. Понимаешь, завидую!»

Карлавач закивал головой, словно поддакивая ему.

После ухода Овеза и Кошека Джахан так и осталась сидеть за столом, наклонившись над чистым листом бумаги. Но ей ни писалось и ни читалось.

— Не стихи ли собралась сочинять, Джахан? — сказал, войдя в библиотеку Еди. — Не помочь?

Джахан поднялась ему навстречу, поздоровалась за руку.

— Проходи, садись, Еди, а я как раз и ждала тебя.

— Вот я и пришел по твоему зову, — ответил Еди шутливо.

— И очень хорошо. Если хочешь помочь, не откажусь. Я сейчас сочиняю оду про твоего друга, — поддержала шутливый тон Джахан.

До Еди не сразу дошел смысл ее слов, он на время задумался, а потом вдруг расхохотался.

Джахан передернулась, так ей не понравился смех Еди. «Неужели Овез был прав?» — мелькнуло у нее в голове.

— Ты это серьезно или шутишь, Джахан? — спросил Еди, уставившись на нее. — Да возможно ли такое?! Здесь, мне кажется, не все чисто. Овез врет, врет безбожно. Газеты не могут заказать такую ерунду, понимаешь, не могут, потому что там не дураки сидят, — сказал он с жаром, но, вспомнив слова фотокорреспондента, притих. — Неужели и там гонятся только за показухой?! Ты думаешь, и портрет Кочкулы напечатают?