Шрифт:
– Джефри, можно подумать, ты меня плохо знаешь.
Разговор происходил в октябре 20… года в офисе одного из солиднейших музыкальных журналов.
– Ладно, выкладывай, что у тебя там.
– Собственно, вот. – Майк протянул главному диск-сорокапятку в конверте из крафт-бумаги. Мой приятель недавно купил дом в Калифорнии и обнаружил на чердаке целый склад винтажного винила. Лет шестьдесят назад там была студия.
– Холмы и долины!? – главный, наконец, обратил внимание на этикетку. – Народная песня в исполнении Люси Литлбёрд? Майк, ты рехнулся?
– Переверни.
Главный недоверчиво перевернул диск и прочел: «Рок-группа «Спаржа восприятия»: «Неверлэнд». Сл. Д. Санчес, муз. Дж. Хамбэкер».
– Гаражный рок?
– Вроде того. Вот, я оцифровал, – Майк протянул ему флэшку. – Слушай.
– Окей, – вздохнул главный. Без особого энтузиазма подсоединил флешку к компьютеру… Ровно четыре минуты спустя он сказал:
– Проваливай, Майк, мне надо подумать.
– Само собой, Джефри. – Таким своего шефа журналист, кажется, еще никогда не видел. То, что он был не в себе – пожалуй, слишком мягко сказано…
Минуты три главный сидел неподвижно, обхватив голову руками, а потом отыскал в компьютере файл «500 лучших рок-песен всех времен и народов». Открыл его и долго смотрел на самую первую строчку: «1. Боб Дилан: «Like a Rolling Stone»». Наконец, стер ее и напечатал: «1. Спаржа восприятия: «Neverland»».
13 янв. 2018
ШОУ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Свет боковых прожекторов и белых плафонов рампы слегка резал глаза. Сзади были плюшевые пунцовые кулисы и ламбрекен с золотыми кистями. Впереди – черный провал, насыщенный электричеством. Разглядеть хоть что-то перед собой она не могла, но знала: эта многоглазая темнота внимательно следит за ней. Ловит каждое ее слово. Каждое движение. Вера – девушка лет двадцати, с жестким ежиком черных волос на голове, в белой майке с надписью «I don’t know», в кедах и вытертых до дыр джинсах, стояла на залитой огнями эстраде. Она читала стихи:
Вверх-вниз. Это декаданс. Карниз. Небу реверанс.
Добрый Паяц с Коломбиной в желтом софите луны
Танцуют танго. Они вновь влюблены.
Это сильней кокаина. Это проклятье весны,
Мой бледный ангел!
Их цирк давеча сгорел. Никто в нем не уцелел.
Это покончил с собою злой неврастеник Пьеро,
Любивший пиво и унылый пост-рок,
Считавший ее женою… О, как же все это нескро-
мно и некрасиво!
Никто их не отпоет. На гроб слезы не прольет.
Только серебряный пудель будет скулить при луне
И это танго словно крик о весне –
Им утешением будет в адском веселом огне,
Мой бледный ангел!
Вера замолчала. Поклонилась. В ту же секунду электрический сумрак перед ней взорвался грохотом аплодисментов: как будто кто-то нажал кнопку и включил аудиозапись. Мигнув тусклыми угольками, плафоны в зале начали медленно наливаться желтоватым светом. Из темноты выплывали смазанные пятна лиц, фигур, и скоро девушка увидела их. Зрители сидели за круглыми столиками. Мужчины были во фраках и цилиндрах, женщины в вечерних платьях. Белели пластроны, сверкали бриллиантовые колье, переливались разноцветные боа и плюмажи. Публика курила сигары, сигареты в длинных тонких мундштуках, пила коньяк и шампанское. Кроме любви к стилю ретро, у всех этих людей было и еще кое-что общее: возраст. Вере показалось, что каждому из них на вид не меньше тридцати, но не больше сорока.
– Браво! – слышалось со всех сторон. – Браво, Вера!
– Не правда ли, она далеко пойдет?
– Да, она подает большие надежды!
– А по мне, так полная нелепица и дурной тон. Как, впрочем, и ее манера одеваться!
– С чего вы это взяли? Времена же меняются! Долой предрассудки!
– Хотите сказать, и у нас?..
– Вера, идите сюда! – помахал цилиндром тощий как скелет, белогрудый красавец с тонкими усиками. Он кого-то напоминал девушке. Не-то киноактера тридцатых годов, не-то прапрадедушку из семейного альбома. Она кивнула и спустилась с эстрады в зал.
– Добро пожаловать в наш закрытый поэтический клуб, – широко улыбнулся тощий франт, обнажив два ряда безукоризненных белых зубов. – Надеюсь, вы будете заглядывать к нам почаще.
– По-моему, это не от меня зависит, – начала Вера и вдруг с удивлением вспомнила, что ни разу в жизни не писала стихов. – Кстати, почему вы называете меня Верой? Я… –
Она не успела договорить. Собеседник увидел, как фигура девушки тускнеет, подергиваясь крупной серой рябью, будто на экране ненастроенного телевизора. Вера исказилась, истончилась и неяркой белой вспышкой растаяла в воздухе.
– Ну вот, проснулась… – вздохнул тощий прапрадедушка.
– Вечно у них так, – сидевшая рядом дама, поднесла к накрашенным губам эбонитовый мундштук и выпустила струю сизого дыма. – Одно слово – молодежь.
– У этих современных людей сплошные проблемы со сном, – констатировал их сосед, блеснув стеклышком монокля. – Стрессы, знаете ли, нервы, безбожный ритм жизни…
Публика лениво потягивала напитки, переговаривалась. Зрители ждали второго отделения, а кое-кто успел даже задремать в своем уютном кресле. И тут громко хлопнули резные, с тусклой позолотой, двери зала. Все невольно обернулись назад: